Падение Кимас-озера
Шрифт:
— Что с тобой, Аалто? — повторил я. — У тебя ведь полушубок покрыт льдом, ты совсем оледенел. Что с тобою?
— А ты посмотри, может, и сам ты не лучше! — буркнул под нос Аалто.
Я снял с левой, пораненной, руки варежку и стал ощупывать свой полушубок. Аалто был прав: мой полушубок был тоже покрыт ледяным покровом, хрустящей покрышкой.
Почти у всех ребят образовались на полушубках ледяные корки.
Пот, проходя через баранью кожу наружу, сразу остывал: его схватывал мороз.
Ледяная корка на полушубках —
Мы шли по реке, и в сумерках наступающей ночи не было видно передовым товарищам, что местами, чорт знает откуда, вода выходила из-подо льда.
Передовики проскочили на лыжах эти зловредные места, и за ними весь отряд.
Кто хоть раз в жизни надевал на ноги лыжи, тот поймет, что это значило. Лыжа снизу быстро застывала, вода, попавшая на нее, замерзала и, прилипая, тормозила движение. К лыжам прилипал комками снег, и они уже никак не хотели итти ни вперед, ни назад. Легче итти по глубокому снегу пешком, чем на таких лыжах. И почти у всех нас лыжи въехали в воду.
Мы шли уже около пяти часов, и можно было бы сделать привал; теперь же совершенно необходимо было остановиться почистить лыжи.
Антикайнен скомандовал остановку.
Отряд остановился.
Мы направились к берегу.
Захрустел валежник, застучал топор, отыскивая сухостойное дерево.
Я стал утаптывать снег, чтобы очистить место для костра, и, оглянувшись на реку, увидел несколько стоящих без движения фигур. Они, опираясь грудью на палки, стояли молча, без признаков жизни, как замороженные статуи.
— Лейно, узнай, в чем дело!
Лейно устало пошел к ним.
Я увидел, как он стал толкать этих истуканов, стоявших на лыжах, как замерзшие снежные бабы. Оки зашевелились, пошли к берегу.
— Они спали стоя, — сказал Лейно. — Палки в грудь — и райские грезы. Спокойной ночи!
— Привал большой, — сказал, проходя мимо меня, Хейконен. — Привести себя в порядок и отдохнуть!
Большой привал — значит, можно развести ракотулет. Как нигде я не видал, чтобы пекли лепешки пекки-лейпа, точно так же я не знаю, чтобы где-нибудь, кроме дремучих лесов Финляндии, разбивали ракотулет.
Ракотулет устраивают так. Валят два больших бревна друг на друга. Предварительно на тех сторонах, которыми бревна соприкасаются друг с другом, топором делают глубокие засечки, своего рода бахрому. Их поджигают. Они горят медленно, сначала только тлеют, да и после нет такого яркого огня, какой бывает при обыкновенном костре. Но жар от ракотулета очень большой, за ним не нужно ухаживать все время, не надо каждую минуту подходить, подкладывать новые сучья, и сгорает он медленно. К тому же, когда разбивают ракотулет, разбивают всегда несколько штук параллельными рядами, так что получается нечто
Ночь действительно была холодной. Не меньше 35°, по уверению Суси.
Большой привал.
Мы стали делать ракотулеты, набивать котелки снегом. Установили винтовки в козлы и стали очищать лыжи от налипших комьев снега.
Эта работа очень неприятная и кропотливая. Лыжи ведь близко к огню держать нельзя: если они разогреются, то, когда станешь на них, снег под ними начнет таять и налипать. Вот почему у нас, в Суоми и в Карелии, они стоят всегда в сенях.
Повозились уж мы с лыжами на этом привале!
Пот успел просохнуть. Но от огня обледенелые полушубки стали топорщиться, корежиться.
Я поднял руку, чтобы отломать нависавшую над ракотулетом ветку ели, и вдруг почувствовал, что в моей одежде что-то оборвалось, треснуло. И мне стало подымать руку очень легко. Я снял балахон. Обледенелый полушубок мой треснул, покорежившись на сгибе плеча. Рукав совершенно свободно теперь снимался отдельно от всего полушубка.
— Я придумал, что надо делать, чтобы полушубки впредь не леденели, — сказал комрот 2, Карьялайнен.
Он стал выворачивать свой полушубок наизнанку и, вывернув, надел на себя.
Такую же процедуру с полушубками проделал я и многие ребята, и мы ходили после мохнатые, как медведи.
Мой рукав не отваливался после от полушубка лишь благодаря балахону.
Ночь предстояла очень холодная.
Концы пальцев холодели даже в рукавицах.
Лежа в снегу, я посмотрел вверх и через тяжелые от снега мохнатые ветки увидел большие северные звезды, опрокинутый ковш Большой Медведицы и мысленно стал проводить линию к Полярной звезде. Я задремал.
Проснулся я от отчаянного жара — мне казалось, что правая сторона моего тела, обращенная к ракотулету, раскалена до-нельзя, левая же сторона погребена во льдах. Я повернулся на другой бок и продолжал спать.
Так крепко спать, я думаю, мне больше никогда не придется.
Один раз, когда я повернулся с боку на бок, я увидал, как Лейно быстро вскочил с постели, устроенной из свеженаломанных веток, и, быстро скинув полушубок, стал его уминать на снегу.
Он увидал мой полусонный, но, вероятно, очень удивленный взгляд и сказал:
— Спалил полушубок головнёй...
Продолжения разговора я не помню, потому что в ту же секунду заснул.
Снов не было. Опять спине стало очень холодно. И я проснулся оттого, что кто-то положил руку на мое натруженное плечо. Я с трудом разлепил веки. Надо мной, испугавшись, стоял товарищ Антикайиен. Он бережно — видимо стараясь не разбудить меня — переворачивал на другой бок — отдирал примерзшую к снегу полу моего полушубка... Я видел, как он подозвал часового и приказал ему каждые четверть часа переворачивать спящих с боку на бок.