Падение лесного короля
Шрифт:
– А Боборыкин где?
– Тот ездил на запань. Когда возвратился - склад догорал.
– Ничего себе пироги, - сказал Коньков и после паузы добавил: - Ладно, разберемся.
5
Ночевать пригласил его Кялундзига. Попутно зашли на лесной склад: ни Боборыкина, ни сторожа - тишина и пустынность. Один штабель бревен сгорел начисто, и на свежем пепелище дотлевали мелкие колбешки. Но они уж никого не тревожили - тайга была далеко от них, а уцелевшие штабеля бревен еще дальше. Коньков носком сапога поворошил кучки пепла - ни искорки, ни тлеющего
– А отчего колбешки дымят?
– спросил он Кялундзигу.
– Это они остывают, дым изнутри отдают. Огня уже нет, - ответил тот спокойно.
– Ты все знаешь, Соза, - усмехнулся Коньков.
– Конечно, - согласился Кялундзига.
Эта невозмутимость Созы, его спокойная умиротворенность и уверенность, что все идет по определенному закону, который знают старые люди, всегда умиляла Конькова. "Ну, а если явное безобразие? А то еще преступление, тогда как?" - спрашивал его, бывало, Коньков. И тот невозмутимо отвечал: "Спроси стариков - все узнаешь".
– Надо бы Боборыкина допросить, - сказал Коньков.
– Ночью спать надо. Утром чего делать будешь?
– возразил Соза.
– И то правда, - согласился Коньков.
– Не убежит он за ночь. Не скроется.
– В тайге нельзя скрыться. Это тебе не город, понимаешь.
– Ну, ты мудер, Соза!
– засмеялся Коньков.
– Есть немножко.
Дома их встретила приветливо Адига, жена Созы. Она уже знала, что Коньков здесь, что тушил пожар и что ночевать придет, конечно же, к ним. Поэтому на столе стояла свежая красная икра из хариуса, шумел самовар и рядом с чашками и блюдцами поблескивали хрустальные стопки. Она службу знает, отметил про себя Коньков, увидев стопки для вина. Адига поклонилась ему и протянула руку.
– Вот уж встреча так встреча!
– с радостью пожал ей руку капитан.
– Лет десять не виделись, а вы ничуть не стареете.
– Некогда стареть - работы много.
– Адига кинулась к буфету, достала бутылку водки, поставила рядом с самоваром.
Она и в самом деле выглядела молодо, несмотря на свои пятьдесят лет, лицо округлое, гладкое, как ядреный желудь, сама легкая, подвижная, в черном шелковом халате-тегу с красным и зеленым шитьем по широкому вороту и подолу, в меховых тапочках, опушенных беличьим мехом.
– Умываться будете?
– спросила она.
– В реке плескались, - ответил Соза, снимая пиджак.
– Тогда проходите к столу.
– Сама нырнула в кухню за цветастую, в ярких полосах, занавеску и в момент обернулась, неся шипящую сковородку жареного мяса.
Да и Соза выглядел молодцом - волосы черные как смоль, без единой сединки, усики аккуратно подстриженные, сухой и жилистый, как матерый спортсмен. Он налил водки себе и Конькову.
– Какие новости на Бурлите?
– Все как было.
– По-старому живут?
– Конечно. За встречу!
Выпили. Адига из кухни принесла еще тарелку каких-то квашеных круглых стебельков, похожих на спаржу.
– Кушайте!
–
– спросил Коньков.
– Папоротник, - ответил Соза.
– Японцам заготовляем. Ешь!
– Папоротник, японцам?
– удивился капитан.
– Ну и ну...
– Попробовал. Вкусно! Лучше всякой капусты.
– Большие деньги платят.
– Да не в деньгах дело! Это ж и нам к столу не лишней была бы закуска.
– Наши не берут. Не заказывают, такое дело.
– А грибы, ягоду, кедровые орехи?
– спросил Коньков.
– Тоже не заказывают.
– Мать честная!
– сказал Коньков.
– Сколько раньше вы с Бурлита посылали одних орехов?
– По сорок тонн!
– А теперь?
– Теперь весь кедр вырубили... Ты кем работаешь?
– спросил Соза.
– Следователем уйгунской милиции.
– Зачем приехал сюда?
– Расследовать, куда лес дели уйгунские лесорубы.
– Это мелочь, понимаешь. Вот какое дело надо расследовать: по Шуге и по всем ее верхним притокам - по Татибе, по Мотаю, по Кутону, лес сплавляют. А ведь это нерестовые реки. Нельзя по ним сплавлять. По закону! Почему закон нарушают? Кто виноват? Расследуй такое дело.
– Не могу. Это не в нашей сфере. Здесь другой район.
– А что, для другого района закон другой писан, да?
– Да не могу я, чудак-человек! Полномочий у меня нет на это.
– Какие полномочия? У тебя фуражка милиционера, погоны капитана. Чего еще надо?
Коньков только посмеивался.
– Не смешно, понимаешь. На той неделе знаешь что делали? Реки бомбили! И Татибе и Кутон. Там заломы - лесу много, воды мало. Они бомбы кидали, чтоб заломы разбросать. Речное дно, берега искалечили. Рыбы не будет. Худо совсем! Я знаю, кто бомбил, кто приказ давал. Посадить за такое дело надо. Ты следователь - вот и пиши на них протокол.
– Да не могу я. Они подчиняются краевым организациям. Там и рыбнадзор, и лесная охрана. Туда и сообщай.
– А-а, - Соза поморщился.
– Телеграммы давал, звонил. Никто не слушает.
Он налил водки. Выпили.
– Тайга чужой стала, - отозвалась с дивана Адига.
– Я говорю ученикам: земля наша и тайга наша. Они смеются: если наша, зачем ее уродуют?
– В отличие от Созы, она тщательно подбирала слова, и речь ее была удивительно правильной.
– Заломали тайгу-то?
– участливо спросил Коньков.
– Есть такое дело, - ответил Соза.
– Все воюешь с лесорубами?
– С кем воевать? Лесорубы тоже план выполняют. Кедр возьмут, остальное заломают и все бросят. И никто не виноват. Вот какое дело...
– А почему уехал с Бурлита?
– Делать нечего, закрыли артель. Тайгу вырубили, ореха нет, рыбы нет, зверя нет. Одну бригаду оставили - пчеловоды, да немножко клепку заготовляют.
– А говоришь: все по-старому.
– Конечно.
– Отец-то хоть жив?
– Ты что, не знаешь.
– Кялундзига посмотрел на Конькова как на ребенка.