Падение полумесяца
Шрифт:
— Отец… Лучше не на людях, дело то семейное.
— Ладно, — махнул тот рукой, уже успев привыкнуть и смириться с тем, что я категорически не люблю разговаривать о чём-либо в пределах слышимости что слуг, что охраны. Иное воспитание, совсем иное. но об этом как молчал, так молчать и намереваюсь. Пусть считает просто повышенной подозрительностью, которой и сам порой не чужд.
Зайти в одну из свободных комнат, откуда тут же выпорхнули присутствующие там служанки. Ну да, обычно тут находились именно они, готовые по первому зову исполнить любой женский
— Ты ведь сегодня уже видел Изабеллу, разговаривал с ней? — поинтересовался я, как только «отец» устроился в кресле, с заметным облегчением давая отдых всё сильнее шалящим ногам. Да и трость уже постоянно была при Родриго Борджиа.
— Говорил. Она… Видно, что старается быть храброй, но её пугает то. что она не всё помнит. Остаётся только молиться Господу и надеяться на мастерство врачей. Этот Фуэнтес…
— Действительно один из лучших. И верный. Бретань, ты же помнишь.
— Боюсь за Изабеллу. Она не такая сильная как ты или Лукреция. А тут такое.
— Она справится. Ну а я, если что, всегда готов помочь. Да, точно.
— Что? — насторожился «отец».
— Если эта моя сестра слабая, то может быть это печальное событие… окажется в чем-то и полезным. Порой серьёзные потрясения помогают заново оценить мир вокруг, а также своё в нём положение. Есть у меня некоторые мысли на сей счёт, которые ей во вред точно не пойдут. Только нужно для начала немного поразмыслить. А заодно и с самой сестрой поговорить. Посмотреть и оценить, как она сейчас, когда успела уже немного отдохнуть.
— Опять ты что-то задумал.
Прав Родриго Борджиа, ещё как прав. Только тут вся штука в том, чтобы это самое понимание ограничилось лишь частью, а вот оставшееся так и осталось в тайне от всех.
— Я всегда думаю, отец. И плоды размышлений ещё ни разу не подвели нашу семью. Посмотри на Лукрецию, ставшую воистину бриллиантом. На Джоффре, который пусть и не хватает звёзд с неба, но способен на исполнение приказов и понимание надобности тех или иных поступков. И это я лишь о тех, кто совсем семья, не о дальних родственниках и не о приближённых. Да и мать после прошедшей реформы получила то, о чём раньше и мечтать не могла. Потому и стала такой… умиротворённой. Спокойной.
— Но есть ещё Хуан. Тут тоже твоё влияние сделало из него то, чем он является теперь.
— Он сам с собой это сделал. Винить кого-либо в своих бедах… это так ему свойственно. Уж прости, что скажу ещё кое-что, но очень уж момент подходящий выдался. Не останови я его тогда, он бы разорвал семью изнутри своей не рассуждающей жадностью, завистью и беспочвенной гордыней. Не гордостью, а гордыней, то есть пустой, надутой и воспаряющей, словно воздушный шар, что лопается от попавшего в него картечного залпа.
— Ты умеешь быть жестоким и к родной крови.
— Как врач, отсекающий то, что нельзя спасти, — парировал я. — А вот Изабеллу нужно не спасать, всего лишь поддержать
— Умеешь убеждать.
— Стараюсь.
— Вот тогда и иди, утешай сестру. Я уже постарался, она даже успокоилась. Вроде бы.
Вот и пойду. Предварительно обняв, тем самым исполняя «сыновний долг», которого нет. Зато есть вполне себе реальное уважение к этому сильному и цельному человеку, который добился практически невозможного и в моём, знакомом с детства варианте истории. Тогда ему не хватило лишь капельки удачи или ещё нескольких лет отпущенного высшими силами срока жизни. Здесь же… Да, здесь у него получилось даже больше того, на что он рассчитывал. Впрочем, тут уже вопросы философского характера, а мне сейчас мало-мало не до них.
Вхожу в одну комнату. небрежным жестом приказывая ещё одной служанке оставаться там. где она и находится. хотя нет… лучше отослать туда. откуда я пришёл — ушки то у подобных девочек всегда на макушке и греть их у дверей они очень любят. Изабелла же прежняя, настоящая, как-то не имела привычки реально заботиться о подобном, да и скрывать ей, по большому счёту, нечего было. Разве что мимолётных любовников, ну да то нигде не секрет и ни разу не тайна. И вообще, такого рода развлечения и до реформ церкви не являлись редкими, просто скрывались куда более серьёзно. Прикладное лицемерие в лоне христианства — это ж дело абсолютно нормальное, естественное даже. Говорят одно, делают другое. думают вообще третье, а уж чего пытаются добиться, тут все боги и демоны не всегда разобраться в состоянии. Ай, пофиг!
Захожу в спальню, предварительно постучавшись и получив разрешение войти. Голос… встревоженный такой. По настоящему или?.. Нет, всё же «или». Стоило мне оказаться внутри. А сама Изабелла, профессионально так двигаясь, выглянула наружу, убедилась, что в той комнате уже никого нет, после чего закрыла дверь, отгородившись тем самым довольно толстой преградой.
— Как тело, не беспокоит?
— Непривычно, но я справляюсь, — вздохнула старая боевая подруга, с размаху плюхаясь на кровать. — Точно никто не слушает? А то я, начитавшись всякого про тот же Лувр и прочие дворцы с потайными ходами и слуховыми отверстиями, тревожусь.
— Тут ничего нет. Вообще. Ни у тебя, ни у других членов семьи. Постоянно проверяется, а проверяющие знают, что бывает с теми, кто пытается услышать или увидеть им не полагающееся.
— Хорошо. Но другого от тебя и не ждала. Память… никак не свыкнусь, что есть моя, а есть не очень. И этот… отец приходил. Беспокоится, переживает, но глаза такие внимательные, как у следака с десятками лет опыта. Бр-р! И эта, которая теперь моя сестра. Я помню, как ты меня натаскивал. Так вот она действительно как родственница. Гляжу на неё, а вижу словно себя в зеркале. Только лицо другое. конечно.