Падение Рима
Шрифт:
На уровне ниже середины пирамиды на всех четырёх стенах сделаны надписи, гласящие, что эта гробница принадлежит Марку Вергилию Эврисаку. На одной стене — мраморные горельефы [48] самого булочника и его жены Атиссии, которая умерла раньше своего мужа.
— А вот и ещё надгробье. Прочитаем на нём эпитафию и уйдём, — сказал старик. — Читай, сын, ибо скоро ты тоже должен сделать и мне надгробие...
Филострат громко продекламировал, как умел он это делать на публике:
48
Горельефы — скульптурное изображение на плоской поверхности, при котором фигуры выступают более чем наполовину своего объёма.
Как ни боялись Гонория и Джамна Фламиниевой дороги, но фургон за несколько десятков миль до Рима свернул на неё. Не скажешь же старику, почему это для них опасно... Всё же Джамна попросила Хармида спрятать их троих, как будут въезжать в городские ворота; во избежании якобы всяких недоразумений — едут-то они в цирковом фургоне и мало ли что о госпоже могут подумать?! А в вещах, которых полно в фургоне, можно легко зарыться... Слова Джамны старика не совсем убедили, но он согласился провезти всех троих незаметно. «Для своего же блага!» — поразмыслив, решил Хармид.
Стража, увидев цирковой фургон, особенно не была придирчивой; начальник, заглянувший внутрь и узревший обезьяну, которая скорчила ему рожу, зло крикнул старику:
— Проезжай, проезжай!.. Не задерживай!
Наступил вечер, а когда выехали на Священную дорогу — центральную улицу Рима, ведущую с востока к Форуму, где старик решил остановиться и дать там несколько представлений, стало уже темно... Но Джамна и Гонория, заплатив старику и отдав ему ещё лошадь, попросила отвезти их на Капитолийский холм, туда, где стоял дом отца Евгения Октавиана.
VI
Кальвисий Тулл и не думал уезжать из Рима, хотя после юбилея Клавдия Октавиана уже прошло двадцать дней. Себрий Флакк уехал в Равенну сразу же на третий или четвёртый день — он ещё служил, и его ждали дела. А Кальвисий и его римский друг — вольные птицы, да и жён нет, одни любвеобильные служанки. А сыновья воюют.... Пока Кальвисий находится у друга в Риме, он тем самым отвлекается от мыслей о сыне, отвлекает и друга от дум по-своему... Как они там, на море, что с ними?
Сколько ни беспокойся, сколько ни задавай себе дурацких вопросов, этим им не поможешь, не ободришь, хотя оба бывших сенатора верили в силу внушения на расстоянии.
К вечеру, слегка перегруженные вином, они посетили тепидарий [49] , а оттуда — комнату для растирания, называемую ункторием.
После того как бальнеатры — рабы-массажисты — промяли тела бывших сенаторов, головы у них посветлели, ибо кровь веселее побежала по жилам. По приезде домой они сразу пошли не в столовую, а в элеотезий — помещение для умащения, которое Клавдий расположил рядом с лаларием [50] .
49
Т е п и д а р и й — тёплая (прохладная) баня.
50
Л а л а р и й — домашнее святилище, где помещались изображения ларов — богов домашнего очага.
В элеотезии за тела друзей принялись их любимые служанки; Клавдий предложил Кальвисию целый букет умаслительниц, состоящий из рабынь-нумидиек, но тот отклонил это предложение.
— Нет-нет! Они напоминают мне жирных кур нумидийских.
— Полно врать, Кальвисий... Посмотри, какие гибкие у них тела, словно точёные фигурки из эбенового дерева!.. Хорошо... Тогда над тобой могут похлопотать фригийки.
— Я предпочитаю своих рабынь, — стоял на своём Кальвисий.
Когда они из элеотезия теперь
— А ведь моих ларов в Равенне приказали выкинуть из дома... И подумать только, кто приказал!.. Ничтожный евнух, бывший александрийский раб... Антоний. Зверь с пустой мошонкой, злой гений, ибо сумел взять Плацидию обеими руками и крутит ею, как хочет... Мне он сказал, чтобы я поклонялся Единому Богу... Во дворце, друг мой Клавдий, все подражают Плацидии, все до одного поменяли веру, которую она восприняла от варвара-мужа... Называются христианами, а ведут себя хуже всяких скотов... Я не хотел говорить тебе, но сейчас... И Себрий Тулл, друг наш, тоже примеривается к новой религии, в последнее время всё меньше и меньше стал доверять ему... Охлаждение моё он почувствовал. Меня и это, кроме судьбы наших сыновей, тоже волнует... Пойдём перед ларом-спасителем затеплим огонёк и помолимся за твоею Евгения и моею Рутилия...
— Помилуй, Кальвисий, они же христиане...
— Не забывай, что они ариане... А ариане такие же христиане, как мы с тобой — племенные жеребцы... — грубовато, чтобы скрыть своё душевное волнение, сказал Кальвисий.
— Я ещё не жалуюсь, мой драгоценный друг... Служанка очень даже мой довольна.
— Не обольщайся. После того как заснёшь, не спускается ли она на половину рабов-массажистов?.. Проверь... Ладно, ладно, я пошутил, — увидев нахмуренное чело друга, проговорил Кальвисий и положил примирительно ему на плечо руку. — Идём на крышу, полюбуемся звёздным небом.
Далее Кальвисий, усаживаясь на скамейку, продолжал говорить:
— Не знаю, правда ли, что христианский Бог живёт на небе, а наши присутствуют везде... Дыханием своим они согревают окружающий нас мир, пробуждают к жизни на небе звёзды, что мигают нам лучами, заставляют играть красками утренние и вечерние зори, по велению богов восходит солнце и наступает ночь... Если захочет Венера, то пошлёт нам красоту и любовь. А грозный Юпитер спалит души дотла и превратит в пепел наши дома... При дворе все говорят о Едином Вездесущем Боге... Да разве может он один управиться со всем?.. Нет и ещё раз — нет! Лары я сохранил, но прячу всякий раз, когда кто-нибудь, кому я не доверяю, заходит ко мне из дворца...
— Слушай, Кальвисий, перебирайся сюда, в этот разграбленный Рим, но здесь пока оживём мы по законам свободы...
— Я думал об этом, Клавдий, подумаю ещё раз.
Кальвисий подошёл к бортику крыши, взглянул влево от себя и узрил в отблесках полыхающих факелов знаменитую колонну Траяна. Она высоко вознеслась [51] и словно вонзилась в звёздное небо, омытая его холодным царственным светом. Она стояла как символ победы человеческого духа...
— Клавдий, я вчера стоял у этой колонны и изучал на ней изображения. Ведь что интересно, скульптор-художник высек по спирали не отдельные эпизоды войны, а целую войну... На четырёхстах квадратных локтях мрамора... Это же грандиозная была идея — дать зрительное представление о всей войне, и эта идея не имеет себе равных по масштабам и воплощению... Египетские фараоны также стремились запечатлеть свои победы, но там лишь часть её, а тут она вся — от перехода наших войск через Истр [52] по мосту из кораблей до самоубийства царя даков Децебала [53] . И с какой точностью воспроизведено наше оружие и оружие противника! Больше того, художник стремился передать далее чувства людей...
51
Высота колонны Траяна вместе с цоколем 39 м 38 см. Сооружена в 113 г. no Р.Х.
52
И с т р — так называли греки и римляне нижнее течение Дуная. Верхняя же часть реки, по обоим берегам которой в первой половине V века уже проживали германские и славянские племена, именовалась Данубием, но чаще всего Дунаем.
53
Д е ц е б а л — царь даков, народа, занимавшего земли современной Румынии, упорный противник Рима.