Падение Рима
Шрифт:
Старший сын Гизерих слушал отца с понимающей улыбкой, Гунерих хмурился, набычив лоб.
— Что же касается твоего вопроса о Гонории... Да, она хочет стать женой Аттилы, и ничего ей больше не остаётся. Ведь она живёт как в темнице, а порой её за гонористый характер — недаром её зовут Гонорией, — Гензерих захохотал и мелко забегал, хромая, по кабинету, как подраненный хохластый петух, — заключают и в настоящую темницу. А потом её брат собирается выдать её за безродного человека и отправить далеко от Рима... В какую-то глушь.
Говоря об этом, Гензерих явно никакого сочувствия к Гонории не испытывал.
— Обо всём этом мне доносят мои люди, которые находятся по всей Римской империи. Конечно, Валентиниан — полный дурак, а когда не стало
— Чтоб ты ей тоже, как Рустициане, обрезал уши и нос! — с вызовом, угрюмо и настойчиво произнёс Гунерих [142] .
Братья испуганно взглянули друг на друга, зная крутой нрав отца, и каждый задался вопросом: «Что будет?!»
Но Гензерих ничего не сказал; лишь сурово взглянул на сына, в глазах которого узрел слёзы, и они-то остудили его вскипевшие было гнев и ярость, — и он взял себя в руки...
«Я понимаю, Гунерих любит Рустициану до сих пор, но это не должно быть веской причиной того, что он мне, королю, может заявлять такое!.. Благодари, паршивец, что и у тебя, как мужа предполагаемой отравительницы, я не обрезал тоже уши и нос! — И вдруг поймал себя на мысли: — Ты подумал — «предполагаемой»... Да, вина её полностью так и не была доказана...»
142
Но самое интересное в этом явилось то, что одна из дочерей римского императора Валентиниана III и его жены Евдоксии, дочери византийского василевса Феодосия II и Афинаиды-Евдокии, проживающей в Иерусалиме, стала действительно женой Гунериха после того, как вандалы взяли Рим.
Несмотря на некоторую обиду на отца. Гунерих оставался таким же, как и остальные его братья, глубоко почитающим родственные чувства. Перед своей кончиной в 477 году Гензерих призвал своих сыновей и приказал им. чтобы не было между ними борьбы в домогательстве власти незаконным путём, а чтобы каждый по порядку становился наследником. Так на протяжении многих лет, не запятнав себя, как обычно бывало у варварских племён, один за другим принимали они власть.
Порядок наследования у них был таков: первым после отца — Гензерих, следующий — Гунерих, третий — Гутамунд, четвёртый — Тразамунд, пятый — Ильдерих. Но последнего убил правнук Гензериха Гелимер, презревший родовое послушание, и был наказан тем, что сам, как тиран, испытал отмщение в лице византийского императора Юстиниана I в 533 году и, оказавшись последним королём вандалов, умер в одиночестве на одном из островов Малой Азии, куда его сослали.
— Мы о гуннах и Риме продолжим разговор в другой раз... А сейчас все уходите. Я хочу остаться один.
Братья недовольно покосились на Гунериха, а тот был взбешён не менее отца. Он выбежал из покоев короля и направился на корабельную верфь. Только там, взяв в руки топор и начав работать им, почувствовал себя спокойнее.
В открытые в стене двери было видно, как жемчужилось море у берега, но солнце жарило так, что на горизонте вода имела белый, выцветший вид...
Когда императору Валентиниану III донесли, что воины Аттилы на Каталаунских полях бросились в сражение с именем его сестры на устах, он испугался... А узнав, что его солдаты шли в битву, упоминая Юла и Гею, расплакался, как ребёнок... И велел позвать Евдоксию.
Жена явилась. Он припал головой к её бедру и проговорил сквозь рыдания:
— Евдоксия, милая, меня не любят... Никто из солдат на поле битвы не произнёс моего имени, а это плохой признак. Значит,
— Успокойся, дорогой мой. Про глаза не сочиняй... Тебе показалось, он по-прежнему внимателен и вежлив...
— Врёшь ты все! Внимателен и вежлив он с тобой, и не больше! Ты тоже сучка хорошая! Уходи! — вдруг взвизгнул император и, схватив за руку любимую служанку, с которой надувал мыльные пузыри, потащил её в спальню. Оттуда крикнул: — Была бы мама со мной, она бы вам всем показала, как нужно со мной обращаться...
«Скотина, совсем ополоумел... Удержу никакого! Господи, как он мне надоел, ненавижу его! — зло кусая губы, почти бежала в свой кубикул Евдоксия. — То, что он развлекается со служанками у меня на виду — это ладно... Но мне донесли, что недавно, пользуясь неограниченной властью, он принудил жену сенатора Петрония Максима, вечного противника Галлы Плацидии, к сожительству... Бедняжка хотела отказать, но Валентиниан пригрозил, что обезглавит её мужа, а саму с семейством сошлёт куда подальше. Испугавшись, чистая, великодушная женщина уступила. а потом покончила с собой... Петроний сразу обо всём догадался... Вот от кого надо ждать отмщения!.. Хотя сам Петроний Максим — подлец из подлецов, склонный к мужеложству...»
Грязно насытившись служанкой и прокусив ей щёку, Валентиниан лежал на спине, раскинув руки, так что локоть левой покоился на женском животе, и прислушивался к шуму, доносившемуся с улиц Рима. Какие-то постоянные крики раздавались там; потом объяснили императору: это люди, как собаки, дерутся из-за куска хлеба, отнимая его друг у друга... С Форума тянуло дымом — там ежи гати чумные трупы...
«Я чувствую, как душит меня этот город... Он словно живой призрак с железными пальцами подбирается к моему горлу. Он доконает меня... Равенна! Вот где я чувствовал себя хорошо... Если бы не Гатла Плацидия, моя добрая милая мама, то я бы ни за что не уехал оттуда...»
За два года до Каталаунской битвы Галлу Плацидию стати снова одолевать дикие головные боли, и уже не помогали никакие средства. А ночью так отдавало в затылок, что Плацидия начинала громко кричать, и никакие врачи ничего не могли поделать... Гонория, опять оказавшись в дворцовой темнице, слышала крики матери, поначалу к ним она оставалась равнодушной, но потом как дочь, несмотря на перенесённые по вине Плацидии муки, стала жалеть. Гонория почему-то сразу уверилась в то, что к матери подступает смерть...
С равеннских болот поднимались зловонные испарения, они были гуще по утрам, когда боли у Плацидии немного утихали, но не так, чтобы дать уснуть; к тому же через плотно закрытые окна всё равно проникал едкий запах, лез в ноздри и мешал даже вздремнуть. А тут ещё начинали орать выпи — их в последнее время развелось в болотах видимо-невидимо. Однажды поздно вечером несколько десятков этих птиц приблизились ко дворцу. Покрытые серовато-жёлтыми перьями, с грязно-жёлтыми клювами, жёлтыми глазами и такими же жёлтыми ногами, они были настолько отвратительны, что стражники тут же постреляли их из луков...
Плацидия уговорила сына и сенаторов переехать из Равенны со всем двором в Рим, — Августе казалось, что там ей умирать будет спокойнее (если это слово вообще применимо к умирающему человеку!). А то, что она умирает, Плацидия знала, как знала об этом Гонория, которую, кстати, в связи с переездом двора освободили из темницы.
И как только двор переехал в Рим, Плацидия скончалась: 27 ноября 450 года.
Когда её хоронили, искренне скорбел весь Рим. Хотя она не была истинно православной веры, но на участие в похоронной процессии дал согласие сам папа Лев I. Несмотря на свои скромные способности правительницы, Галла Плацидия, которую нельзя нажать великой, всё же более двадцати пяти лет удерживала в своих руках разваливающуюся с каждым днём империю.