Падение Рудры
Шрифт:
Тут Давид призадумался, словно вспоминая что-то. Но на самом деле он так хотел «выдержать паузу», чтобы придать своим словам больший вес. Однако Анна смотрела на мужа однозначно скептически, и Давид разочарованно продолжил.
«Когда я отведен был в плен в Ниневию, все братья мои и одноплеменники мои ели от снедей языческих, а я соблюдал душу мою и не ел, ибо я помнил Бога всею душею моею. Не желаю и сейчас осквернить себя и изменить Богу моих предков».
– Не в твоём состоянии сейчас капризничать, супруг мой драгоценный, – ответила с легкой усмешкой Анна. – Вот выздоровеешь и тогда
Аргумент был увесистый и Давид согласился: только домой вернулся – не хотелось ему сразу жену огорчать.
Кацаап Балтазар ибн Зераббабэль жил во внешне приличном доме, но внутри оказавшемся чересчур темном и душном.
– О Визареша, о Рудра, о Деви! – долго восклицал маг перед курившейся пиалой с благовониями. Дым заполнял комнату, разъедал глаза, щекотал в носу, першил в горле, но маг все не унимался и повторял, как заведенный своим треснувшим голосом: О Визареша, о Рудра, о Деви!
Потом он скакал, потом он дрожал, потом он икал. И вновь твердил, как вконец ополоумевший: О Визареша, о Рудра, о Деви! И опять: скок-поскок-быррр-пук-ик-ик-ик…
Врачевание строгое.
Часа через два сеанс был закончен, и получив плату за лечение, ибн Зераббабэль выставил Давида на улицу. Жена с трудом взгромоздила мужа на ослика, и они втроем медленно поковыляли домой. Наутро Давид ослеп окончательно.
После Анна и сын Тория не стали, в разговорах с соседями акцентировать внимание на посещении Давидом ниневийского колдуна – нехай себе колдует и дальше. Зрения все равно отцу не вернешь, – решили они меж собой, – так что человеку бизнес кошмарить?!
Свалили все на природный форс-мажор: дескать птицы небесные тут виноваты, ну а с них какой спрос…
– Пикирующие струелеты это, а не воробьи, – возмущалась на людях Анна, уперев руки в боки, – и, ведь, ни один подлец не промахнется… Вот уж, что Бог пошлет своему созданию, того не минуешь…
Ей верили, да и Тория всегда кивал в поддержку слов матери.
Глава 2
Храни меня как зеницу ока;
В тени крыл Твоих укрой меня
От лица нечестивых,
Нападающих на меня, – от врагов
Души моей, окружающих меня:
Они заключились в туке своем,
Надменно говорят устами своими.
А в тот же самый день, когда несчастный Давид еле живой трясся на ослике, поддерживаемый своей верной женой Анной, в мидийском богатом городе Экбатане, что в 64 парасангах, иначе пеших переходах, от Ниневии на Восток, молодая Сарра со слезами на глазах выслушивала наглые речи своих служанок.
Это было уже не в первый раз: когда Сарра оставалась дома одна, служанки начинали дерзить ей. Сарра была уже не робкой девочкой, да и в детстве плаксой не была – если что могла постоять за себя. Но теперь, почему-то, слезы сами катились у нее из глаз. Может оттого, что служанки были в чем-то, но все же
Старика отца с матерью, которые воспитывали свою единственную дочь в любви и ласке, сегодня с утра опять дома не было и прислуга, Нэсрин и Мэхдохт, почувствовав, в который раз, ослабление режима вовсю язвили в адрес молодой хозяйки. Сарра плакала.
– Разве тебе не совестно, что ты задушила мужей твоих?
Действительно, что тут говорить! Семь предыдущих помолвок девушки оказались неудачными. Более того, всех претендентов на руку и сердце девушки, а заодно с ними и на папин кошелек, постигла странная трагическая участь: все они были мертвы. И случилась с ними эта закавыка прямо в саму брачную ночь. Ни днем раньше, ни ночью позже. Но Сарра была уверена, что ее вины в этом нет. Уж душить-то она не душила точно… Родители были солидарны с дочкой и продолжали подбор выгодной, с их точки зрения, партии и дальше.
– Уже семерых ты имела, но не назвалась именем ни одного из них, – шипела самая злая из двух служанок толстая Нэсрин.
Эта Нэсрин не была куплена на невольничьем рынке – она была вполне свободной девушкой. Но и свобода в этом мире бывает обманчивой, особенно, когда о ней вспоминают в большом городе. Каждый вправе распоряжаться своей судьбой, если это, конечно, угодно богам. Нэсрин здраво рассудила: низкого роста, склонная к полноте уже с младых ногтей, семья, что называется без положения в обществе – она вряд ли могла рассчитывать на принца на белом коне. Или на породистом верблюде… Да, что и говорить, по правде, и на ишаках-то не приезжали. Поэтому выбор ею был сделан в пользу несчастливой, но сытой жизни: она нанялась в служанки в богатую и культурную семью. Красавец журавль помахал издалека крыльями и грациозно улетел в голубую даль, в руках осталась синичка – крохотная хозяйская дочка.
Не один год уже провела Нэсрин, прислуживая семье Рагуила Экбатанского. Много чего поведала из жизни хозяйской, много чего себе поняла. Главным же выводом, было признание того простого как три монеты факта, что ее хозяева, хотя и числятся в городских списках как люди весьма достойные и очень богатые, но в сущности, смотря правде в глаза, все же остаются людьми простыми и достаточно малопрактичными. И жизнь их семейки была бы гораздо туже по всем параметрам, если бы у них не было ее. Она создавала уют, она создавала спокойствие, она подсказывала хозяйке самые удачные советы и, в конце концов, она прекрасно управлялась со всем на кухне. А счастливой семьи без вкусного обеда ни за что не бывает.
– Всем они обязаны мне, – часто говорила Нэсрин сама себе, когда оставалась одна. Со временем она стала подозревать в себе потребность «более настойчиво» помогать в доме. Ну а теперь чувствовала даже обязанность заботиться во всем о молодой хозяйке и ее стариках-родителях. Ведь, если не она, то кто!
Одно только омрачало ее привычный рабочий ритм – она стала за собой замечать, что пришептывает при разговоре. Сначала не так заметно, но со временем слышалось сильнее и сильнее, особенно когда учила молодую хозяйку понятиям жизни и при этом слегка волновалась. Вот и сейчас ей слышалось мягкое шипение, парящее за чуть выкрикнутыми, но мудрыми и справедливыми словами.