Падение с яблони
Шрифт:
Придурок. Глазки-то не выходят из головы. И ничего мне больше не надо.
Какой болван сказал, что скромность украшает человека! Она уродует его.
5. Скука
5 февраля. Пятница.
Думал, заведу дневник – и жизнь моя наполнится. Черта лысого!
Каждый день одно и то же. Живу как-то через силу. Исполняю обязанности – и никакого удовольствия. Будто чужой дядя написал скучный сценарий, в котором я обязан
Сижу на уроке спецтехнологии и сатанею от безделья. Кузьминична, преподаватель, – маленькая, сухонькая, с обезьяньей мордочкой – зудит хуже подлого комара. Я считаю минуты. И, чтобы не заснуть, время от времени размышляю о говорящей женщине… И женщиной назвать ее язык не поворачивается. Так себе, человечиха, мелкая, как брызги от дождя, от которых неприятно промокают ботинки. Не успел ведь сделать ничего плохого, а она уже смотрит на тебя нехорошо, словно ожидает от меня неприятности. Что ж, если и дальше будет так смотреть, придется оправдать ее ожидания…
Одурев вконец, я осмотрел товарищей. Бедняги, все изнемогают. А впереди еще полчаса! И, чтобы не заснуть, я саданул в бочину спящего рядом Дешевенко. Тот выставил на меня мутные глаза. Зевнул. Толкнуть в ответ поленился.
– Не спи, дурило, интересное пропустишь, – сказал я.
Дешевый с тоской посмотрел на часы и рухнул на стол. Но тут же его лохматая башка подпрыгнула. Он ожил и разродился идеей:
– Слушай, Леха, нарисуй что-нибудь!
Туман в его глазах рассеялся. И у меня в голове просветлело.
Я вырвал из тетради двойной лист и принялся творить мужской портрет, какой навеивало мое настроение. Сначала, конечно, хотел нарисовать голую бабу. Но присутствие Кузьминичны дурно влияло на вдохновение. И я нарисовал страшную небритую харю, такую, которой можно пугать детей.
Дешевый балдел. Затем мы составили текст:
«Граждане! Не проходите мимо. Перед вами маньяк, садист, убийца, на счету которого десятки жертв. И сотни изнасилованных женщин (подсказка Дешевого). Он среди нас. Будьте бдительны. При всяком подозрении просим обращаться или звонить в милицию».
После чего Дешевый немного подумал и добавил:
«Награда за сообщение – 37 рублей».
– Почему тридцать семь? – спросил я.
– А мне столько надо, чтобы заказать расклешенные брюки, – ответил он.
И сам заржал от своей остроты. Он вообще парень с юмором, этот Дешевенко.
В перерыве мы повесили свое произведение на доску объявлений. И стали наблюдать, как такие же бездельники скалят зубы.
Короче, сущий пустяк. Обычная шалость от скуки. Но каковы последствия!
Недолго довелось нам тешиться этой забавой. Проходивший мимо мастер сорвал листок и снес его в учительскую. И я был вызван туда немедленно.
– Это твоя работа?! – заорал на меня Александр Петрович.
Я принялся отпираться. Но это было все равно что читать про себя молитву. Мой почерк был уже известен. Стенгазеты и санбюллетени, которые я так прилежно и бескорыстно оформлял для бурсы, вышли мне боком.
– Это ты! Больше некому, – заключил завуч Федор Петрович.
И посмотрел так, будто поймал меня за руку в своем кармане.
Я понял, что сопротивление бесполезно и наивно сказал:
– Ну я… А что здесь такого?
– Ага, признался! – почему-то завопил Александр Петрович.
И зашел мне за спину. И я бы не удивился, если бы он впился зубами мне в шею. Все, кто был в учительской, столпились передо мной. А я стал чувствовать себя беспомощным зверьком, попавшим в западню.
– Ты соображаешь, бестолочь, что может означать твое художество?! – начал завуч. – Это же пропаганда против Советской власти! Ты хочешь сказать, что среди нас живут такие люди? Ты это хочешь сказать?
– Ничего я не хочу сказать…
– Молчи! – рявкнул Александр Петрович.
– Да знаете ли вы, Соболевский, – вмешался учитель физики Брехлов, – что такие вот художники – горе-художники! – подрывают авторитет училища! Давай теперь распишем, разрисуем все стены разной гадостью! На что это будет похоже? На храм науки или на сортир?.. А? Что молчишь?
– На сортир, конечно, – сказал я.
– Молчи! – опять рявкнул Александр Петрович.
– Не-ет, уж пусть говорит! – просиял Брехлов. – А мы послушаем деятеля, который умышленно превращает советское учебное заведение в сортир!
Брехлов частенько подменял в работе завуча, когда тот заболевал или запивал, как упорно доносили слухи. И поэтому считал своей обязанностью совать нос во все дыры.
Я втянул голову в плечи и приготовился к глухой обороне.
– Отвечай, когда тебя спрашивают! – гаркнул мне в ухо Александр Петрович.
Убедившись, что все сказанное мной используется против меня, я упорно молчал. Молчал и косился на Брехлова. Он почему-то стал напоминать мне нарисованного мной маньяка. Такой же лысый, широкомордый, с вытаращенными глазами. Разница лишь в том, что Геннадий Васильевич всегда тщательно выбрит и при галстуке. Мой же красавец расхлестан, с недельной щетиной и с волосатой грудью. Впрочем, у Брехлова грудь вполне могла оказаться такой же волосатой.
Но не успел я получить удовольствие от этого сравнения, как Александр Петрович загнул такое, что я чуть не упал.
– Говори, кто поручил тебе это нарисовать? С кем ты связан? Ну?!
На шутку это было не похоже. Морды у всех были настолько серьезные, что сердце мое сжалось в комочек. Все пропало. Я враг народа. Это труба! Откуда-то из глубины, из самого живота выплыло удушающее чувство страха. Черт его знает, может, и действительно у меня вышла идеологическая диверсия? Попробуй разберись, если это утверждают твои учителя!