Падение Софии (русский роман)
Шрифт:
— Она ве-ве-велела, — повторил он. — Ч-что неп-понятного?
С этим он вышел из гостиной. Тотчас послышалось жестяное громыханье ведра, и в комнату осторожно заглянула Макрина. Чтобы не смущать ее, я забрал журналы и вышел.
Каждая встреча с Муриным почему-то выводила меня из равновесия. Наблюдая его, я начинал ощущать вину перед угнетенным человечеством. Мне представлялось неправильным эксплуатировать Мурина, посылать его с поручениями, требовать от него ясности в изложении фактов — и так далее. Мурин, явленный как данность,
Я еще немного полистал журналы, полюбовался видами гигантских стрекоз, летающих над гигантскими папоротниками, рассмотрел портрет красивой лаборантки на общем снимке какой-то старой экспедиции и, в общем, успокоился. Теперь я готов был предстать перед госпожой Вязигиной.
Ее дом располагался сравнительно недалеко от трактира, однако на улице, которая не несла на себе никаких следов цивилизации, в том отношении, что там не имелось даже намека на мостовую. Мне следовало сделать соответствующие выводы раньше, увидев, в каком состоянии сапоги Сереги Мурина. Вот и еще одно наказание мне за невнимательность и снисходительное отношение к дворнику: я-то счел, что Мурин просто где-то извозюкался вследствие общей недоразвитости. Что ж, поделом мне, такому высокомерному.
Заляпанный самым плачевным образом, я звонил в дверь с табличкой «Вязигина» и даже не представлял себе, как войду теперь в гостиную. Мне отворила толстая горничная с мясистыми руками и железными зубами во рту. Она отступила на шаг и смерила меня сердитым взглядом.
— Я, собственно… к госпоже Вязигиной… — неловко произнес я.
— Назначено? — спросила она.
— Ну, да. От меня приходил человек с письмом, и госпожа Вязигина передала на словах…
— То есть, назначено? — повторила горничная.
— Да, — сказал я, решив держаться уверенно.
Она отошла еще на шаг, чтобы иметь возможность разглядеть всю мою фигуру — от головы до ног, а не только лицо.
— И куда вы намереваетесь, простите за выражение, в таком виде впереться?В гостиную? Или, может быть, в конюшню? Моя барышня не держит лошадей ни в каком виде.
— Я бы, собственно…
— Снимайте пальто и сапоги. — Она притащила таз, пахнущий хлоркой, и натянула резиновые перчатки. — Умники, — ворчала она, наблюдая за тем, как я избавляюсь от обуви. — Все они выше такой приземленной вещи, как резиновые сапоги. Или хотя бы галоши. Вот моя барышня всегда носит галоши.
— Может быть, лучше было бы замостить улицу или хотя бы участок перед домом? — неубедительно вякнул я.
Она выхватила у меня ботинки и принялась отчищать их.
— По-вашему, моя барышня обязана мостить улицу? — осведомилась горничная едко.
— Я, собственно, не лично ее имел в виду… но Лембасовское самоуправление…
— Говорю же — все кругом умники, — изрекла горничная. — Судьбы вселенной решать наловчились, а нет, чтобы по улице ходить аккуратно.
Она подала мне вычищенные ботинки.
— Пальто я потом, пока вы ля-ля-ля с моей барышней, — прибавила она. — Погодите-ка, еще штаны надо оттереть.
Она прошлась сырой тряпкой по моим брюкам и наконец допустила меня двинуться дальше в дом, громко крикнув:
— Барышня! Новый Городинцев пожаловал, покойного Кузьмы Кузьмича племянник! Попович-то!
Дом загудел, наполняясь могучим голосом горничной, и раскрыл мне свои объятия. Я поднимался по лестнице, которая, скрипя каждой ступенькой по-новому, как будто говорила мне на разные лады:
— Добро пожаловать.
— Привет, попович.
— Здравствуй, Трофим.
— А, Трофим Васильевич!
— Дорогой Трофим Василич, дорогой…
— Наконец!
— Будем знакомы.
— Очень приятно…
И так далее.
Затем начался коридор, покрытый ковром, как в учреждении, а вдали коридора настежь стояли двери, и в проеме я видел длинную комнату с большим прямоугольным столом.
Я поспешил туда. Брюки от колен и ниже были противно-мокрыми, и мне пришлось прикладывать определенные усилия, чтобы не думать об этом.
Госпожа Вязигина оказалась совершенно не той, которую я рассчитывал увидеть. Это была энергичная дама лет пятидесяти, очень маленького роста, щупленькая, со светло-голубыми, как бы налитыми слезой глазами и бледными, поджатыми губами, не знающими помады. Она была одета очень строго, с брошью под горлом. Пепельные свои волосы она забирала в высокую прическу.
Боюсь, я не слишком успешно скрыл свое разочарование, потому что когда я поднял голову после поклона, то увидел недоуменно поднятые брови моей собеседницы.
— Мне показалось, или моя наружность действительно вас удивила? — спросила она, царственно пренебрегая формальностями, вроде «рада вас видеть» и прочее.
— Да, — ответил я столь же прямо, — признаюсь, я удивлен.
— Чем? — спросила опять она.
— Вы… не похожи.
— На кого?
— Ни на «барышню», как выражается ваша горничная, ни на «барыню», как аттестовал вас мой дворник, — я уклонился от правдивого ответа.
— На кого же я похожа? — настаивала она.
— На себя самоё, — объяснил я. — Невозможно было предугадать, какая вы. А вы — это вы.
— Что ж, это объяснение, — удовлетворенно произнесла она. — Садитесь, Трофим Васильевич. Матильда скоро подаст самовар. Как добрались до моих пенатов? Благополучно ли?
— С приключениями, — сознался я.
— Другой раз отринете гордость и обзаведетесь резиновыми сапогами… Что вам еще обо мне рассказывали, помимо того, что я «барыня»?
Она так и впилась в меня глазами.