Падение Софии (русский роман)
Шрифт:
— Угадали, Трофим Васильевич. И тут на помощь пришел ваш дядя…
— Покойник Кузьма Кузьмич, — машинально произнес я.
Поскольку именно эти, ожидаемые мною, слова произнес и Витольд, то вышло, что мы с ним заговорили хором.
На краткий миг нас это сблизило, и мы даже обменялись вполне сердечной улыбкой, а затем Витольд опять замкнулся в себе.
— Таким образом, я сделался управляющим, а палеонтологией занимаюсь в свободное время. Пришлось сменить кафедру, поскольку для палеонтологии в здешних краях самое раздолье, если не сказать парадиз, а с ксеноэтнографией дела обстоят
— То есть, если я вас уволю, вам придется бросить свои научные занятия и вообще пойти жить на улицу?
Я сам не знаю, почему это брякнул. Может быть, хотел отомстить Витольду за все его выходки, особенно последнюю, с больным инопланетянином у меня в доме.
Витольд допил наливку.
— Ну почему же сразу на улицу? — хладнокровно проговорил он. — Конечно, если мой способ вести хозяйство вас не устраивает, вы вправе отказать мне от места, но прежде чем поступить так, подумайте как следует. Во-первых, я вас не обкрадываю и, в общем, практически не обманываю, даже в мелочах. Во-вторых, если вам почему-либо охота отомстить мне, — не поддавайтесь пагубному чувству. От мести обыкновенно выходит один только ущерб для имущества и очень мало морального удовлетворения.
— Но ведь вы будете страдать? — уточнил я. — За порогом этого дома вас ожидают голод, холод и прочие лишения?
— Отчасти, — признал Витольд, — но только отчасти. Скорее всего, я покину Землю. Приму участие в инопланетной экспедиции. Наймусь хоть рабочим — в университете меня еще не забыли и охотно предоставят место.
— То есть, у меня вообще на вас нет управы? — спросил я.
Витольд покачал головой.
— На свободного человека крайне затруднительно бывает найти «управу», Трофим Васильевич. Даже и не пытайтесь. Впрочем, вам этого сейчас не требуется. Я ничего дурного против вас предпринимать не намерен.
Он опять разлил нам наливку по стаканам и возвратился на свой подоконник.
— Мне трудно представить себе профессора в роли грабителя с большой дороги, — снова заговорил я. Подумав, я поправился: — Точнее, я не могу вообразить грабителя с большой дороги в роли профессора. — Я вздохнул. — Он не объяснял вам, часом, почему избрал столь предосудительное ремесло?
— Нет.
— Как это — «нет»? Просто вошел в дом и заявил: «Я грабитель такой-то, а это мой больной соратник по разбою, не угодно ли вам приютить нас на время»?
— Примерно так все и произошло, — сказал Витольд. — Почему вы мне не верите?
— Потому что так не могло быть… Необходимы еще какие-то дополнительные подробности… в которых главный смысл и заключается.
— Хорошо, — проговорил Витольд. — Вот вам подробности. Только учтите: нет в них никакого «главного смысла».
— Позвольте уж мне судить, есть смысл или нет…
Витольд пожал плечами и послушно начал рассказ:
— Хорошо. Я разбирал каталоги обойной бумаги и обивочной ткани. Средства позволяют нам в этом году сменить убранство гостиной, и я готовил некоторые предложения для вас.
— Меня пока вполне устраивает моя гостиная, — возразил я.
— Я намеревался обсудить это, — сказал Витольд. — На стенах имеется несколько сальных пятен. Кузьма Кузьмич предпочитал проводить вечера в кругу друзей. Он, видите ли,
— Правда? — переспросил я.
Он не захотел услышать иронию, прозвучавшую в моем голосе, и совершенно серьезно подтвердил:
— Да. Сейчас предпочтительны сделались более насыщенные цвета, прежде всего красноватой гаммы. Вам по-прежнему интересны подробности?
— Больше, чем когда-либо.
— Пока я обдумывал, каким способом склонить вас на эти расходы, пришел Мурин и сообщил, что явился какой-то «мужик вонючего образа в обнимку с хлипкой бабой». Заиканье Мурина я воспроизводить, с вашего позволения, не стану. Я велел Мурину впустить мужика и «хлипкую бабу», но вести их не в господские комнаты, а прямиком на кухню. Видите ли, Трофим Васильевич, иной раз к покойнику Кузьме Кузьмичу заходили бродяги и нищие, и он всегда приказывал проводить их на кухню и накормить. «Это, — говорил он, бывало, — мне на помин души». Предусмотрительно, я считаю.
Однако Мурин тут начал возражать, разволновался, твердил упорно, что мужик «оченно вонючий», а баба «оченно страшенная» и на кухню их никак нельзя, не то Планида, пожалуй, откажется от места и пойдет в самом деле к купцам Балабашниковым… В общем, я сказал Мурину, что он уходить, а с посетителями вышел разбираться сам.
С первого взгляда так и показалось, что на крыльце стоит мужик, и точно вонючий, в продымленном полушубке, а с ним странное какое-то существо, и впрямь похожее на бабу. Оно было закутано в рваное одеяло, с платком, надвинутым на самые брови. Лицо оно прикрывало локтем, как иногда делают деревенские девушки, показывая свою «воспитанность». Ну и еще оно плясало на месте, дергало плечами и головой, и странным голосом тонко выло. А мужик, вообразите, держал это создание за плечи эдаким отеческим жестом.
«Дома ли барин?» — спрашивает.
Я отвечаю, что барин в отъезде — в Петербурге.
«Это хорошо», — он говорит.
«Чего же хорошего? Разве вы не к нему?»
«Нет, — говорит мужик, — я, собственно, не столько к человеку пришел, сколько в дом вообще, как заправская приблудная тварь… Вы позволите нам войти?»
Я проводил их к себе в комнату и тут только сообразил, кого перед собой вижу.
«Вы, — говорю, — ведь Матвей Свинчаткин, профессор ксеноэтнографии?»
Насчет имени он отпираться не стал и сразу признался.
«Теперь больше разбойник, нежели профессор», — прибавил Свинчаткин.
«А с вами… неужто фольд?»
«Да, и больной».
Мы уложили фольда на мою тахту и приняли меры к тому, чтобы он не кричал. Для фольда очень трудно не кричать во время страдания, потому что это у них в обычае, как я уже рассказывал. Однако я надеялся сохранить визит Свинчаткина в секрете, по крайней мере, от нашей горничной Макрины. Сия честная вдова обожает порассуждать в кругу столь же честных подруг на темы, которые совершенно ее не касаются. Поэтому я приказал ей немедленно вытереть пыль в кабинете, а заодно посмотреть, не нужно ли вымыть там окна. Сослался на то, что, по моим сведениям, вы можете приехать в любой момент и что беспорядок вас рассердит.