Падение Стоуна

Пирс Йен

— А вы водопроводчик? — спросил он.

— Нет.

— Каменщик?

— Увы!

— Вы хоть что-нибудь понимаете в плотницком деле или укладке кирпичей?

— Все эти занятия обошли меня стороной. Только подумать, что в школе я попусту тратил время на Вергилия, когда мог бы готовиться к занятию выгодным ремеслом.

— Ну, так для меня вы бесполезны. — Он вздохнул еще раз, повернулся, соскользнул по двери на землю, чтобы замереть в безутешной позе. Затем он поднял голову.

— Строительные рабочие

не явились, — сказал он. — В который раз. Мы отстаем на два месяца от плана. Приближается осень, крыша рухнет. Они невыносимы. Это кошмар. Время — понятие, которое они попросту не признают.

— Это ваш дом?

— Палаццо. И нет, он не мой. Я архитектор. Своего рода. Я надзираю за реставрацией. У меня был выбор. Это или постройка тюрьмы в Сэндерленде. Я думал, тут будет куда интереснее. Ошибка, ошибка и опять-таки ошибка. Вы когда-нибудь думали о самоубийстве?

Разговорчивый тип. Но я предпочел бы, чтобы он не сидел на земле. У меня не было желания присоединиться к нему в грязи, а разговаривать сверху вниз с его макушкой было неловко. У него были светлые рыжеватые волосы, уже заметно редеющие на этой макушке. Малорослый, щуплый, но с ловкими движениями и по-своему симпатичный, с широким ртом и мягкой, приятной улыбкой.

— И давно вы ждете?

— С час. Не знаю, почему я вообще торчу здесь. Сегодня они не явятся. С тем же успехом я могу вернуться домой.

— Если бы вы указали мне, где тут можно поесть, я был бы рад угостить вас завтраком, чтобы вы подкрепились.

Он мгновенно вскочил и протянул мне руку.

— Мой дорогой, беру назад слова, будто вы для меня бесполезны. Идемте, идемте. Да, кстати, Уильям Корт мое имя. Называйте меня Уильямом. Называйте меня Кортом. Называйте меня как хотите.

И он метнулся влево по темному проулку, в его конце вправо через маленькую площадь, двигаясь с быстротой хорька. Я едва успел назваться, как он снова заговорил.

— Беда в том, что я застрял здесь, пока работы не завершатся, а при таких темпах я вполне могу умереть от старости, прежде чем снова увижу Англию. По-моему, они понятия не имели, в каком состоянии дом, когда его покупали.

— Они? — спросил я, слегка запыхавшись от усилия держаться наравне с ним.

— Олбермарли. Вы знаете? «Олбермарл и Кромби»?

Я кивнул. Спроси он меня, я мог бы назвать ему величину капитала этого банка, имена и связи всех директоров. Он не был серьезным соперником Ротшильда или Барингов, однако имел репутацию надежного, солидного семейного банка старомодного типа. Абсолютно незаслуженную, как оказалось. Он прекратил платежи в восемьдесят втором, и семья полностью разорилась.

— Купили, даже не осмотрев, и отправили меня сделать то, что потребуется. Только Богу известно, зачем он им понадобился. Но клиент всегда прав. Мой дядя хотел бы построить их загородный дом, понимаете,

а потому не мог раздражить их, объяснив, что эта работа не для нас. К тому же ее сочли полезной для меня. Мое первое соло. Вполне достаточно, чтобы я принял духовный сан.

— Я бы этого не порекомендовал, — ответил я. — По-моему, для него требуется больше терпения, чем вы проявляли до сих пор.

— Возможно. Но не важно в любом случае. Я умру тут, я знаю это.

— Так, значит, вы неизлечимый оптимист, а не просто архитектор. Но полагаю, это одно и то же.

Он не ответил, а свернул в негостеприимную промозгло сырую дверь, которую я никак не счел бы входом в едальню. Внутри — ровно два стола, одна скамья и ни единого человека.

— Элегантно, — высказал я мнение.

Он улыбнулся.

— И несравненно лучшее место во всем квартале, — сказал он. — Насколько я понимаю, вы тут недавно.

— Несколько часов.

— Ну, значит, скоро вы убедитесь, что великолепие города прячет полную деградацию его жителей. Ресторанов немного, а имеющиеся — очень скверные и безобразно дорогие. Вино обычно мало отличается от уксуса, официанты ленивы, а блюда непомерно дороги и неаппетитны. Иногда я просто изнываю по куску хорошего ростбифа.

— Венеция, видимо, завоевала местечко в вашем сердце.

Он засмеялся.

— Да. То есть я могу часами жаловаться на нее, с беспощадными подробностями перечислять ее недостатки, без конца ворчать на все тяготы жизни здесь, но, как вы заметили, я полюбил этот город.

— За что?

— А! Ему присуща магия! — В его глазах заблестели смешливые искорки. — Вот и все, что я могу сказать. Думаю, это как-то связано со светом. Его вы еще не видели, а потому нет смысла пытаться вас убеждать. Вскоре — завтра, когда погода улучшится, может быть, сегодня вечером — вы сами увидите.

— Не исключено. Ну, а пока мне хотелось бы позавтракать.

— Ах да! Посмотрю, что я сумею устроить. — И он исчез в заднем помещении, откуда через несколько минут донеслись лязг кастрюль и крики.

— Все в порядке, — весело сказал он, вернувшись. — Но у них не было ни малейшей охоты обслуживать нас. Приходится их упрашивать. К счастью, я часто сюда захожу, как и строительные рабочие. Когда соблаговолят явиться.

Упоминание о них опять ввергло его в меланхолию.

— И часто они так поступают с вами? — спросил я.

— О Господи, да! Вечером я встречаюсь с десятником, и, глядя мне в глаза, он клянется, что утром они все будут на месте ровно в восемь. Мы пожимаем друг другу руки, и до следующей недели я никого из них не увижу. А когда я жалуюсь, ответом обычно служит изумление, да как я мог ждать, чтобы кто-нибудь пришел в День святой Сильвии, или утром перед регатой, или еще чего-нибудь вроде. Через некоторое время свыкаешься.