Падение Стоуна
Шрифт:
Гарри Франклин, поймите, без малейшей запинки примирял Бога, Дарвина и Маммону; более того — каждый зависел от остальных двоих. Естественный отбор означал триумф самых богатых, что входило в Его план для человечества. Накопление было божественным повелением и как знак милости Бога, и как способ заработать еще больше благоволения. Правда, Христос был плотником, но живи Он в начале двадцатого столетия, Мессия, по убеждению Франклина, уделял бы достаточно внимания курсам Своих акций, неуклонно расширял бы Свой бизнес по изготовлению дорогой мебели, одновременно осваивая новейшие методы
Неизбежно, я полагаю, мысль о том, что он будет допущен в священные кущи, где прежде ступали ноги верховного капиталиста эпохи, возобладала надо всем. Собственно говоря, самая идея Рейвенсклиффа ввергала его в трепет, и когда утром в воскресенье он явился в дом на Сент-Джеймс-сквер, таким изнервничавшимся я его еще не видел. Он, казалось, съежился, когда нас впустили, благоговейно озирался, пока мы поднимались по лестнице, на цыпочках ступал мимо дверей парадных комнат второго этажа и не промолвил ни слова, пока я категорично не закрыл за нами дверь рейвенсклиффовского кабинета.
— Мне не хочется нарушать твои грезы, — сказал я, — но не могли бы мы начать?
Он кивнул и тревожно посмотрел на стул — тот самый стул, — некогда покоивший божественную задницу, пока ее собственник штудировал свои книги. Я заставил его сесть на этот стул у письменного стола. Просто чтобы его помучить.
— Я буду читать письма, если ты займешься всем, где имеются цифры.
— Так что мне искать?
Он уже спрашивал меня об этом. Несколько раз, собственно говоря. Но до сих пор я избегал отвечать ему. Хотя я получил разрешение леди Рейвенсклифф использовать его, мне не было дозволено сказать ему точно, в чем, собственно, вопрос.
— Мне нужно, чтобы ты высматривал какие-нибудь любопытные выплаты, — сказал я, споткнувшись. — Ничего связанного с его бизнесом, хотя, если желаешь, можешь знакомиться и с этим. Я хочу получить представление о том, как он тратил свои деньги. В надежде, что это подскажет мне, каким он был. Покупал ли картины? Делал ставки на лошадей? Сколько на вино? Жертвовал ли он деньги на благотворительность, или на больницы, или одалживал их друзьям? Был ли у него дорогой портной? Сапожник? Нарисуй мне финансовый портрет этого человека. Мне нужна любая информация, поскольку никто, с кем я разговаривал до сих пор, ничего путного мне не сказал. Только банальности. Я пока почитаю остальное и погляжу, не отыщется ли там что-либо.
Мысль о столбцах цифр несколько успокоила Франклина, хотя вторжение в частные документы Рейвенсклиффа его пугало. Как и меня. Но где-то в этих бумажных кипах мог прятаться самородочек, который ответит на все мои вопросы. Я повторно обыскал кабинет накануне, но опять ничего не нашел.
Итак, мы взялись за работу, каждый на свой манер. Я работал как репортер: тратил десять минут на чтение, затем вскакивал и смотрел в окно, напевая себе под нос. Брал стопку, затем следующую, более или менее наугад, надеясь, что удача мне улыбнется и я наткнусь на что-то интересное. Франклин, по контрасту, трудился, как банкир,
— Ну? — спросил я примерно полтора часа спустя, когда терпение мое иссякло. — Ты что-нибудь нашел? Я — нет.
Франклин поднял ладонь, требуя тишины, и продолжал читать. Затем сделал еще одну краткую запись.
— Что ты сказал?
— Спросил, что ты сумел отыскать.
— Я только приступаю, — начал он. — Ты не можешь ожидать…
— Я и не ожидаю. Но мне требуется перерыв. Ты имеешь представление, какой у него был скверный почерк? Каждое слово — пытка. Мне необходимо отвлечься на несколько минут. Дать отдохнуть глазам.
— Я могу прочесть их в следующий раз, — предложил он. — А это, напротив, увлекательно. Просто завораживает. Но подозреваю, для тебя тут ничего нет.
Я застонал. Худшее обоих миров: Франклин намеревался поведать мне о курсах акций.
И поведал. Через пару минут я мысленно ускользнул из кабинета, пока он лирично воспевал привилегированные акции, и выплаты дивидендов, и операции на бирже.
— Не так надежно, как все полагали, видишь ли, — продолжил он некоторое время спустя. Через десять минут или час, я не мог бы сказать.
— Что именно?
Франклин насупился.
— Да ты слушал?
— Конечно, — ответил я твердо. — Я вбирал каждое слово. Просто мне требуется краткий вывод. Я журналист, не забывай. И не люблю детализации.
— Ну хорошо. Краткий вывод. Предприятия Рейвенсклиффа в Англии жгли наличность. Он высасывал деньги из оборота в феноменальном масштабе почти год.
Я с надеждой уставился на него. Это было больше по моей части. Это я был способен понять. Рука, запущенная в кассу, чтобы оплачивать вино, женщин и песни. Игорные проигрыши. Скачки. Прыжок из окна, чтобы избежать позора разорения. Какое разочарование!
— Сколько?
— Примерно три миллиона фунтов.
Я поглядел на него с ужасом. Это сколько же скаковых лошадей?
— Ты уверен?
— Вполне. То есть я просмотрел отчеты за прошлые семь лет. Они очень сложны, но у него был личный итог за каждый год с учетом всех его операций. Полагаю, никто другой их не видел. Без них я вряд ли обнаружил бы, чем он занимался. Но они абсолютно ясны. Хочешь, я покажу тебе? — Он взмахнул толстой папкой с пугающего вида бумагами в мою сторону.
— Нет. Просто расскажи.
— Хорошо. Если взять сумму наличности в начале года, прибавить полученную наличность, вычесть стоимость операций и другие расходы, то получишь сумму наличности к концу года. Это ты понял?
Я осторожно кивнул.
— Официальный отчет использует одну цифру. Эти, — он снова помахал папкой, — используют другую, совсем не похожую. Все акционеры, за исключением Рейвенсклиффа, явно знавшего правду, верят, будто предприятие располагает куда большими деньгами, чем на самом деле. Три миллиона, сказал бы я.