Падение Святого города

Бэккер Р. Скотт

Опсара не скрывала, что презирает Иэль, Бурулан и Фанашилу. Девушки посматривали на кормилицу со страхом, хотя Фанашила порой осмеливалась фыркать в ответ на ее замечания.

После завтрака Эсменет забрала Моэнгхуса и вернулась к своей постели под балдахином. Некоторое время она просто сидела, держа ребенка на коленях и глядя в его бессмысленные глазки. Она улыбнулась, когда он крошечными ручонками схватился за свои крошечные ножки.

— Я люблю тебя, Моэнгхус,— проворковала она.— Да-да-да-да-да-а-а.

Все равно это

казалось сном.

— Никогда больше ты не будешь голодать, милый мой. Я обещаю... Да-да-да-да-да-а-а!

Моэнгхус радостно заверещал от щекотки. Она рассмеялась, усмехнулась в ответ на суровый взгляд Опсары, а затем подмигнула, глянув на сияющие лица своих рабынь.

— Скоро у тебя будет маленький братик. Ты знаешь? Или сестричка... И я назову ее Серве, как твою маму. Да-да-да-да-да-а-а!

Потом она встала и отдала ребенка Опсаре, дав понять, что сейчас уходит. Все упали на колени, исполняя утренний ритуал по-

корности — девушки так, словно это их любимая игра, а Опсара — словно ее руки и ноги вязли в песке.

Глядя на них, Эсменет впервые после встречи в саду подумала об Ахкеймионе.

Она наткнулась на Верджау: он шел по коридору в свой кабинет, нагруженный множеством свитков и табличек. Пока Эсменет поднималась на возвышение, он раскладывал свои материалы. Писцы уже заняли места у ее ног, на коленях перед невысокими пюпитрами, которые так любили кианцы. Верджау пристроил отчет на сгибе локтя и встал между ними на расстоянии нескольких шагов — прямо на дерево, вытканное на алом ковре.

— Прошлой ночью были задержаны двое тидонцев, они писали ортодоксальные призывы на стенах казарм Индурум.

Верджау выжидающе посмотрел на Эсменет. Писцы быстро записали его слова, и их перья замерли.

— Кто они по положению? — спросила она.

— Из касты слуг.

Подобные инциденты всегда внушали ей невольный страх — не перед тем, что может случиться, но перед тем, какой из этого следует вывод. Почему они упорствуют?

— Значит, они не умеют читать.

— Возможно, они перерисовывали значки, написанные для них кем-то на обрывке пергамента. Похоже, им заплатили. Кто именно — они не знают.

Несомненно, это нансурец. Очередная мелкая месть Икурея Конфаса.

— Довольно,— ответила Эсменет.— Пусть их выпорют и вышлют.

Легкость, с какой слова слетели с ее губ, ужасала Эсменет. Один ее вздох — и эти люди, эти жалкие дураки могли бы умереть в муках. Вздох, который мог стать чем угодно — стоном наслаждения, удивленным вскриком, словом сострадания...

Это и есть власть, поняла Эсменет: слово превращается в дело. Стоит ей сказать — и мир будет переписан. Прежде ее голос рождал лишь прерывистые вздохи, подгоняющие семяизвержение.

Прежде ее крики могли лишь предвосхищать несчастья и обольщать, выманивая ничтожную милость. Теперь же ее голос сам стал милостью и несчастьем.

От этих мыслей у нее закружилась голова.

Она

смотрела, как писцы записывают ее приговор. Она быстро научилась скрывать свое ошеломление. Она снова поймала себя на том, что прижимает руку — левую руку с татуировкой — к животу, словно то, что зрело в ее утробе, было священным даром для всего сущего. Может, весь мир вокруг — ложь, но ребенок в ней... Ничто другое не дает женщине большей уверенности, даже если боится.

Какое-то мгновение Эсменет наслаждалась ощущением тепла под своей ладонью, уверенная, что это всплеск божественности. Роскошь, власть — это мелочи по сравнению с другими, внутренними переменами. Ее чрево, бывшее постоялым двором для бесчисленных мужчин, отныне стало храмом. Ее ум, прежде пребывавший во мраке невежества и непонимания, стал маяком. Ее сердце, прежде бывшее помойкой, стало алтарем... для Воина-Пророка.

Для Келлхуса.

— Граф Готьелк,— продолжал Верджау,— трижды ругал нашего господина.

Она отмахнулась.

— Дальше.

— При всем моем уважении, госпожа, мне кажется, что это дело заслуживает большего внимания.

— Скажи мне,— раздраженно спросила Эсменет,— а кого граф Готьелк не ругал? Вот когда он перестанет прохаживаться по поводу нашего владыки и господина, тогда я буду беспокоиться.

Келлхус предупреждал ее насчет Верджау. Этот человек недолюбливает тебя, говорил он, потому что ты женщина. И по природной гордости. Но поскольку и Эсменет, и Верджау понимали и принимали его бессилие, их отношения стали скорее соперничеством брата и сестры, а не противостоянием врагов. Странно иметь дело с людьми и знать, что никаких тайн не утаишь, никаких мелочей не скроешь. На взгляд постороннего, их противосто-

яние было помпезным, даже трагическим. Но между собой они никогда не думали о том, что скажут другие,— ведь Келлхус был уверен, что они все понимают.

Эсменет одарила Верджау извиняющейся улыбкой.

— Прошу, продолжай. Он недоуменно кивнул.

— Среди айнонов еще одно убийство. Некто Аспа Мемкумри, из людей господина Ураньянки.

— Багряные Шпили?

— Наш осведомитель утверждает, что так.

— Осведомитель... ты имеешь в виду Неберенеса.— Когда Верджау кивнул, она сказала: — Приведи его ко мне завтра утром... тайно. Нам нужно точно узнать, что они делают. А пока я переговорю с нашим владыкой и господином.

Лысый наскенти отметил что-то на восковой дощечке, затем продолжил:

— Граф Хулвагра был замечен за отправлением запрещенного обряда.

— Пустяки,— ответила она.— Наш господин не запрещает своим слугам иметь суеверия. В основе верности лежит не страх, Верджау. Особенно если речь идет о туньерах.

Снова росчерк пера, повторенный всеми писцами. Секретарь перешел к следующему пункту, на сей раз не поднимая глаз.

— Новый визирь Воина-Пророка,— сказал он бесцветным голосом,— кричал в своих покоях.