Падение Святого города
Шрифт:
— Я пришла за «Третьей аналитикой рода человеческого».
Не говоря ни слова, Ахкеймион подошел к ряду шкафов у южной стены. Он достал большой фолиант в потрескавшемся кожаном переплете, взвесил в руках. Попытался усмехнуться, но в глазах его не было веселья.
— Входи,— сказал он.
Она сделала четыре осторожных шажка за порог. В комнате веял его запах. Слабый мускусный запах, который Эсменет всегда связывала с колдовством. Кровать стояла на том месте, где прежде было ее любимое кресло,— там она впервые прочла «Трактат».
—
— Нет. Для меня.
Она хотела сказать это с гордостью, но вышло язвительно.
— Он научил меня читать,— более осторожно объяснила она.— В наших скитаниях по пустыне, между прочим.
Ахкеймион побледнел.
— Читать?
— Да... Представь себе, научил женщину. Он нахмурился, явно от смущения.
— Старый мир умер, Акка. Старые законы мертвы. Да ты и сам знаешь.
Ахкеймион заморгал, словно его ударили, и она поняла: он хмурится от ее тона, а не от ее слов. Он никогда не презирал женщин.
Ахкеймион посмотрел на выпуклые буквы на обложке. В том, как он провел по ним пальцем, была забавная и милая почтительность.
— Айенсис — мой старый друг,— сказал он, передавая книгу. На сей раз его улыбка была искренней, но испуганной.— Будь с ним ласкова.
Избегая прикосновения, она взяла книгу из его рук и почувствовала комок в горле.
На миг их взгляды встретились. Она хотела что-то пробормотать — благодарность или глупую шутку, как прежде,— но вместо этого пошла к двери, прижимая книгу к груди. Слишком много былых... радостей. Слишком много привычек, которые могут бросить Эсменет в его объятия.
И, будь он проклят, он это знал! Он использовал это.
Ахкеймион произнес ее имя, и Эсменет застыла на пороге. Когда она обернулась, страдальческое выражение его лица заставило ее опустить глаза.
— Я...— начал он.— Я был твоей жизнью. Я знаю, что это так, Эсми.
Эсменет закусила губу, не желая поддаваться инстинкту обмана.
— Да,— сказала она, глядя на выкрашенные в синий цвет пальцы своих ног. По какой-то извращенной логике она решила, что завтра утром прикажет Иэль изменить цвет.
«Что он для меня значит? Его сердце было разбито задолго до того...»
— Да,— повторила Эсменет.— Ты был моей жизнью.— Она посмотрела на Ахкеймиона устало, а не гневно, как хотела.— А он стал моим миром.
Она бросала взоры на широкую равнину его груди, спускаясь по ложбине живота к мягкому золоту лобка, где находила его суть, сияющую в соблазнительном полумраке между простыней. Он казался ей необъятным, когда она ложилась щекой на его плечо. Как новый мир, манящий и пугающий.
— Я виделась с ним вечером.
— Я знаю. Ты сердилась...
— Не на него.
— На него.
— Но почему? Он ведь просто любит меня, и больше ничего!
— Мы предали его, Эсми. Ты предала его.
— Но ты говорил...
—
— О чем ты говоришь!
— Я говорю о том, почему ты на него злишься.
С ним всегда было так. Он всегда говорил о том, что находится вне человеческого разумения. Словно Эсменет — как любой другой мужчина, женщина, дитя — каждый раз просыпалась, чтобы ощутить себя выброшенной на берег, и только он мог объяснить, что случилось.
— Он не простит,— прошептала она.
В его взгляде была какая-то нерешительность, необычная для него и потому пугающая.
— Он не простит.
Великий магистр Багряных Шпилей обернулся. Он был слишком ошеломлен, чтобы скрыть свое изумление, и слишком пьян, чтобы вполне выразить его.
— Ты жив,— сказал он.
Ийок молча застыл на пороге. Элеазар обвел взглядом битую посуду и остывающие лужи кроваво-красного вина. Его глаза побагровели. Он фыркнул не то насмешливо, не то с отвращением, затем снова повернулся к балюстраде. Оттуда открывался вид на дворец Фама, сумрачно и загадочно возвышавшийся на холме.
— Когда Ахкеймион вернулся,— процедил он,— я решил, что ты мертв.— Он наклонился вперед, потом снова оглянулся на призрак.— Более того.— Он поднял палец.— Я надеялся, что ты мертв.— Он перевел взгляд на стены и здания* усеивавшие противоположный склон.
— Что случилось, Эли? Элеазар был готов рассмеяться.
— А ты не видишь? Падираджа мертв. Священное воинство вот-вот выступит на Шайме... Мы попираем стопой выю врага.
— Я говорил с Саротеном,— бесстрастно сказал Ийок,— и с Инрумми...
Протяжный вздох.
— Тогда ты знаешь.
— Честно говоря, мне трудно в это поверить.
— Поверь. Консульт действительно существует. Мы смеялись над Заветом, но на самом деле шутами были сами.
Долгая укоризненная тишина. Ийок всегда призывал серьезнее относиться к Завету. И понятно почему... теперь понятно. Они полагали, что Псухе — лишь тупой инструмент, слишком грубый и не способный сделать ничего опасного — вроде этих... демонов.
«Чеферамунни! Сарцелл!»
Перед его мысленным взором возник скюльвенд, окровавленный и величественный, поднимающий безликую голову демона для всеобщего обозрения. Элеазар услышал рев толпы.
— А князь Келлхус? — спросил Ийок.
— Он пророк,— тихо ответил Элеазар.
Он наблюдал за Келлхусом. Он видел его после снятия с креста — видел, как тот сунул руку себе в грудь и вырвал свое проклятое сердце!
«Какой-то фокус, иначе быть не может!»
— Эли,— начал Ийок,— наверняка это...
— Я сам говорил с ним,— перебил его магистр,— и довольно долго. Он истинный пророк, Ийок. А мы с тобой... что ж, мы прокляты.— Он посмотрел на главу шпионов, скривился в болезненной насмешке.— Еще смешнее, что мы, похоже, оказались не на той стороне...