Падение титана, или Октябрьский конь
Шрифт:
— Значит, кое-кто из убийц еще жив.
— Ты не успокоишься, пока они все не умрут, да?
— Правильно.
Откинув клапан палатки, Октавиан ушел.
— Марсий! — рявкнул Антоний.
— Да, господин?
Антоний поддернул алый плащ и натянул на страшную шею, из которой что-то сочилось.
— Найди дежурного старшего трибуна, пусть начинает готовить погребальный костер. Сегодня мы сожжем Марка Брута со всеми военными почестями… и смотри, чтобы никто не прознал, что у него нет головы. Найди тыкву или что-нибудь, что сойдет за голову, и пришли ко мне десять моих германцев. Они прямо в палатке положат его на дроги, поместят тыкву там, где была голова, и надежно закрепят плащ. Понятно?
— Да, господин, — ответил мертвенно-бледный Марсий.
Пока германцы
Армия будет сыта до самого дома, так как в обоих лагерях освободителей оказалось очень много съестных припасов, а в Неаполе еще больше. Адмиралы спешно отплыли, кинув все, как только услышали о результатах второго сражения под Филиппами. Хранилище, полное серебряных слитков в один талант, битком набитое зернохранилище, коптильни с беконом, бочки засоленной свинины, мешки нута и чечевицы. Трофеи достигнут по крайней мере ста тысяч талантов в монетах и слитках, так что обещанные премии можно выплачивать. Двадцать пять тысяч солдат армии освободителей изъявили желание влиться в армию Октавиана. Никто не захотел пойти под начало к Антонию, хотя победу в обоих сражениях одержал Антоний, а не Октавиан.
«Успокойся, Марк Антоний! Не позволяй этой хладнокровной кобре вонзить в тебя свои зубы. Как ни крути, а он прав. Он мне нужен, я не могу обойтись без него. Я должен вернуть мое войско в Италию, где триумвирам придется начать все сначала. Новый пакт, новая головная боль. Рим разболтался, и понадобится много усилий, чтобы опять привести его в порядок. И мне доставит огромное удовольствие свалить всю черную работу на Октавиана. Пусть он ищет землю для ста тысяч ветеранов, пусть попытается прокормить три миллиона сограждан вместе с Секстом Помпеем, владеющим Сицилией и морями. Год назад я бы с полной уверенностью сказал, что ему это не удастся. А теперь я ни в чем не уверен. Агенты, подумать только! Набрал себе целую армию всяких змеенышей, которые проникают повсюду, нашептывают, наушничают, подглядывают, шпионят — короче, делают все для пропаганды его идей. Культ Цезаря — это только начало, дальше начнут — и уже начинают — поклоняться Октавиану. Нет, я не смогу жить в одном городе с ним. Я найду более подходящее место для проживания и более приятные вещи для времяпрепровождения, чем вечные и неблагодарные хлопоты: добыча хлеба, орды ветеранов, пустая казна».
— Голова упакована для отправки? — спросил Октавиан Агриппу, когда тот вошел в палатку.
— Идеально, Цезарь.
— Вели Корнелию Галлу отвезти ее в Амфиполис и нанять отдельный корабль. Я не хочу, чтобы она возвращалась в Италию с легионами.
— Да, Цезарь, — сказал Агриппа, поворачиваясь к выходу.
— Агриппа!
— Да, Цезарь?
— Ты замечательно дрался со своим четвертым. — Он улыбнулся. Дышал он легко, держался свободно. — Храбрый Диомед при Улиссе. Вот так бы всегда!
— Всегда так и будет, Цезарь.
«Сегодня я тоже одержал победу. Я осадил Антония, я побил его. Через год у него не будет выбора, кроме как называть меня Цезарем перед всем римским миром. Я возьму Запад, а Антонию отдам Восток, где он похоронит себя. Лепид может взять Африку и Общественный дом, он нам не угроза. Да, нам, ибо у меня крепкая маленькая группа сторонников. Агриппа, Статилий Тавр, Меценат, Сальвидиен, Луций Корнифиций, Титий, Корнелий Галл, братья Кокцеи, Сосий. Ядро нарождающейся новой аристократии. Вот где просчитался отец. Он хотел сохранить старую аристократию, хотел украсить свою фракцию великими древними именами. Он стал устанавливать свою автократию в пределах прежней якобы демократической структуры. И не справился с этим. Но я так не поступлю. Мое здоровье и мои вкусы не стремятся к великолепию, я никогда не смогу соперничать с его величием, когда он шел по Форуму в одеянии великого понтифика, с короной воинской доблести на голове, окутанный неподражаемой аурой несокрушимости и силы. Женщины, глядя на него, теряли рассудок, а мужчин терзала зависть. Они сильно проигрывали с ним рядом, ни в чем
А вот я буду их paterfamilias — их добрым, отзывчивым, сердечным и всегда улыбающимся папашей. Я позволю им думать, что они правят сами, и буду контролировать каждое их слово, каждый поступок. Превращу кирпичи Рима в мрамор. Наполню храмы Рима произведениями искусства, заново вымощу улицы, украшу площади, посажу деревья, построю общественные бани, накормлю неимущих и буду устраивать любые развлечения, какие они пожелают. Я буду и воевать, но только когда это необходимо, укрепляя незыблемость римских позиций. Возьму золото Египта, чтобы оживить экономику Рима. Я очень молод, у меня есть время все это совершить. Но сначала надо найти способ ликвидировать Марка Антония, не убивая его и не воюя с ним. Это вполне возможная вещь: ответ скрыт где-то во времени и только и ждет, когда ему появиться».
3
Не уговорив в Амфиполисе ни одного капитана отправиться за любое вознаграждение в Рим по зимнему морю, Корнелий Галл принес большой кувшин обратно — в лагерь под Филиппами. Армия все еще была там.
— Тогда, — сказал, вздохнув, Октавиан, — отправляйся в Диррахий. Там тоже есть корабли. Ступай, Галл. Я не хочу, чтобы кувшин путешествовал с армией. Солдаты суеверны.
Корнелий Галл с эскадроном германской кавалерии прибыл в Диррахий в конце года. Очень сложного года, памятного для всех. Там он нашел корабль. Его хозяин согласился пересечь Адриатику, но — до Анконы. Блокада с Брундизия, правда, уже была снята, однако адмиралы-освободители еще бороздили моря, бесконтрольно, не зная, что делать. Большая часть позже решила присоединиться к Сексту Помпею.
У Галла не было приказа сопровождать кувшин. Он передал его капитану и вернулся к Октавиану. Но кто-то из моряков прознал, какой груз повезут, ибо кувшин привлек пристальное внимание экипажа. Целый корабль, нанятый за большие деньги, только для того, чтобы переправить в Италию какую-то керамическую посудину? Немыслимо! Невероятно! Тут пошел шепоток, и он был услышан: внутри голова Марка Юния Брута, убийцы божественного Юлия! О морские лары, защитите нас! Какой дьявольский груз!
В открытом море торговое судно захватил шторм, каких команда еще не знавала. Голова! Это все голова! Когда прочный корпус получил большую пробоину, люди совершенно уверились, что мертвая голова решила убить и их. Гребцы и матросы отняли кувшин у капитана и выбросили его за борт. Как только груз исчез в волнах, шторм прекратился.
А кувшин с головой Марка Юния Брута уходил в глубину, как тяжелый камень, — все глубже и глубже, чтобы залечь навсегда на илистом дне Адриатического моря где-то между Диррахием и Анконой.
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА
Повесть об уходе последнего великого республиканца Гая Юлия Цезаря «Падение титана, или Октябрьский конь» является последней из серии книг о республиканском Риме.
Октавий (Октавиан) Август скорее принадлежит к империи, чем к Республике, так что, рассмотрев его детство и первые шаги на мировой событийной арене, я нахожу уместным остановиться, прекратить доставлявшие мне огромное удовольствие попытки вдохнуть жизнь в историю, не искажая ее больше, чем это делает неизбежным ограниченность моих знаний.
При условии, что писатель придерживается исторических событий и подавляет искушение привить свое собственное, современное мировоззрение, свою этику, мораль и свои идеалы людям, жившим в рассматриваемый период, роман — это отличный способ исследовать другое время. Он разрешает писателю залезть в умы персонажей и идти по лабиринту их мыслей и эмоций. Роскошь, непозволительная для профессиональных историков, но она дает возможность достаточно связно изложить факты, которые иначе непонятны, таинственны и нелогичны. На протяжении этих шести книг я брала внешнее обрамление жизни некоторых очень известных исторических личностей и пыталась на этой основе создать правдоподобных, живых людей, с очень сложной внутренней организацией, в которой, исходя из здравого смысла, им не вправе никто отказать.