Падение Трои

Акройд Питер

Он вышел из своего жилища в тот момент, когда Оберманн обнимал на прощание Софию. Торнтон отвернулся. Ему не доставляло удовольствия смотреть, как Оберманн целует жену.

— Вы рано поднялись, мистер Торнтон, — сказал ему Оберманн на обратном пути к раскопу. — Если верить пословице, вас удача ждет.

— У меня просто много работы.

— Таблички захватили вас? Что вы думаете по их поводу? Можно? — Не дожидаясь разрешения, он вошел в дом Торнтона. Увидел лежавшие на столе таблички,

взял одну. Стал внимательно рассматривать. — Гомер говорил, что есть язык людей и есть язык богов. Возможно, это как раз язык богов.

— Вряд ли, герр Оберманн, я так не думаю. Это, безусловно, язык людей. — Торнтон с трудом справлялся с охватившим его возбуждением. — Но это не те люди, которых вы воображаете.

— Да? — В тоне Оберманна слышалось пренебрежение.

— Разрешите кое-что показать вам. Видите эти последовательно записанные знаки? Сначала они ничего не значили для меня, но затем я различил семь разных вариантов.

— Семь падежных форм?

— Именно. Это что-нибудь говорит вам?

— Я имею дело с землей и камнем, мистер Торнтон. Мне не уследить за ходом вашей мысли.

— Они идентичны древнему санскриту. А вот это видите? Два этих отдельно стоящих знака можно увидеть в конце многих слов. Думаю, они обозначают время. Я интерпретирую их как уаи tva. Знаете, что это, герр Оберманн?

— Скажите мне.

— Древний санскрит. — Во взгляде Оберманна читалась невозмутимость и любопытство. — Разве вы не понимаете? Троянцы говорили языком древних Вед. Это люди Ригведы и Самаведы.

— Это невозможно, сэр. Противоречит здравому смыслу. Они были греки, а не индийцы.

— Я не сказал, что они индийцы. Они были частью народа, происходившего из Пенджаба и Уттар-Прадеша. Они бесконечно древнее греков. Разве это не потрясает вас? — Оберманн молчал. — Вот свидетельство письменности, существовавшей задолго до появления финикийского или греческого алфавита. Это огромное открытие!

— Ваша интерпретация ошибочна, мистер Торнтон. Это не так. У вас создалось ложное впечатление.

— На каких свидетельствах, сэр, вы основываете свое мнение?

— Это не мнение. Это мое суждение.

— Но ваше так называемое суждение должно быть основано на имеющейся информации.

— На имеющейся информации? Я потратил жизнь и состояние на изучение этого города, мистер Торнтон.

— Это к делу не относится.

— Я день и ночь работал, чтобы открыть для археологии новый мир. Я сделал столько, сколько ни один человек не сделал и не мог сделать.

— Вы говорите только о себе…

— Не прерывайте меня. Отныне Троя будет стоять в веках, пока на земном шаре живут люди. Жителей

Трои воспел Гомер и тысяча других поэтов с тех самых пор, как поэты начали слагать стихи. Троянцы всегда были европейцами, а не азиатами. Мысль о том, что они пришли с востока, противоречит здравому смыслу. Неужели мы станем ниспровергать мировую традицию ради вашей теории?

Торнтон, несмотря на все старание сохранять спокойствие, очень рассердился.

— Разрешите мне продемонстрировать вам еще вот это, герр Оберманн. И скажите мне, если это тоже покажется вам моей теорией. — Он взял глиняную табличку с изображением топора и четырех отсеченных голов. — Разве вы не видите, что это жертвы и орудие их умерщвления? Это изображение человеческого жертвоприношения!

Оберманн отвернулся и не стал смотреть.

— Неужели вы думаете, что мне интересна эта чепуха? — Он выхватил у Торнтона табличку и швырнул в угол. — Вы решили уничтожить меня и мою работу! Вас подослали мои враги в Англии, которые не успокоятся, пока не осмеют меня и не заставят замолчать!

— У меня нет такого намерения. — Как только Оберманн принялся кричать, Торнтон успокоился. — Я рассказываю вам о том, что я открыл. Только и всего.

— Что вы открыли? А как же мои открытия? Я совершил чудо, мистер Торнтон! Никто в Англии не понимает этого! А ваш музейчик — гнездо змей, которые только и ждут, чтобы ужалить меня.

— Поверьте мне, сэр, это неправда. Мы чтим ваше имя.

— Ну, достаточно! — Оберманн с явным усилием взял себя в руки. — Я рассердился на вас, это лишает меня сил и укорачивает мне жизнь. Я не могу этого себе позволить.

— Мне очень жаль, если я вас рассердил.

— В самом деле? — Оберманн внимательно посмотрел на Торнтона. — Тогда давайте мириться. Существует старинный греческий обычай для завершения спора. Тот, кто затеял ссору, произносит строки из восьмой песни "Одиссеи": "И если сказал я дерзкое слово, пусть ветер его унесет и развеет". Другой отвечает ему словами восемнадцатой песни "Илиады": "Гнев оскорбленного сердца в груди укрощаем". Вы помните слова из "Одиссеи"?

— Но я не начинал спора, герр Оберманн. Я просто изложил выводы своей работы.

— Значит, я должен винить себя?

— Вы произнесли резкие слова, сэр.

— Хорошо, пускай. Неважно.

Он прочел наизусть строки Гомера, и с его подсказкой Торнтон произнес ответную реплику.

— Теперь мы снова друзья, — сказал Оберманн. Он попытался улыбнуться, но не сумел, и торопливо ушел.

Торнтона трясло. Он сел на постель и попытался успокоиться. Он в полной мере ощутил гнев и презрение Оберманна и понял, что не сможет оставаться в Гиссарлыке.