Падшие в небеса.1937
Шрифт:
Через минуту он дожевал кусок. Желудок запросил еще, но в ладони остался лишь запах от тюремного хлеба. Павел непроизвольно поднес к лицу ладонь и понюхал пальцы.
– Что, нюхаете запах хлеба? – старик лукаво смотрел на него, похлебывая из кружки чай. – Вы пейте, пейте.
Павел вздохнул и поднес кружку к губам. В нос ударил запах ржавой горячей воды и пережаренных сухарей. Клюфт отглотнул коричневую бурду. Вкус оказался не таким уж «противным», как себе представлял Павел. Он еще раз отхлебнул из кружки.
– Вот-вот, настоящий каторжанин! – радостно воскликнул Петр Иванович.
– Да,
Директор тоже пил чай из железной кружки:
– Кстати, вот вы так нам и не сказали, кем работаете? За что задержали, мы и не спрашиваем. Тут всех – ни за что. Тут все говорят: меня взяли ни за что. И самое смешное, никто им не верит. Хотя каждый считает себя невиновным. А вот соседу не верит. Думает, что уж его-то арестовали по делу. Не может ведь целая камера, да что там камера, полтюрьмы, сидеть без причины?! Ан нет, дорогой! Как видите, может! Может! Хотя, конечно, мне вы не верите. Но я и не прошу. Так кем вы на свободе-то работали?
Павел вспомнил слова старого тюремщика: «Не верь, не бойся, не проси!» Клюфт нахмурился и, отхлебнув в очередной раз из кружки кипяток, ответил вопросом на вопрос:
– А вы-то сами кем будете? А то вот интересуетесь что-то много?
Но директор совхоза не смутился. Гиршберг улыбнулся и, качнув головой, весело ответил:
– Логично. Умно. Правильно. Вижу, кое-какие правила выживания в камере вы знаете. Ну, хорошо. Я бывший директор совхоза. С юга края. Меня обвиняют в шпионаже, диверсии и создании антисоветской подпольной организации. Кстати, вон Лепиков, – Гиршберг кивнул на рыжего мордоворота. – Он из моей ячейки, так сказать. Он у меня в совхозе прорабом работал! Вот так. Но я, естественно, этого ничего не делал. Хотя вы мне можете и не верить. И может, скажете, кем вы трудились? Или не хотите с нами разговаривать? Так мы отстанем. Правда, ведь, Павел Иванович? – Гиршберг посмотрел на старика.
Тот кивнул и тяжело вздохнул. Директор совхоза тоже вздохнул и добавил:
– Только вот учтите, Павел, выжить тут совсем в одиночку тоже будет трудно. Вернее, это совсем невозможно. Вас сломают. Все равно сломают. И хорошо, если не на первом допросе. Так что можете молчать, если хотите. Но поверьте, вам лучше будет, если вы с нами будете дружить.
Павел ухмыльнулся и покосился сначала на Оболенского, затем на Гиршберга. Отхлебнув чай, тихо ответил:
– Дружба. Да. Мечтал я вот о такой дружбе. Ничего не скажешь.
– А что, вам наше общество не нравится? Ну, тут уж простите великодушно-с! Господин Джугашвили еще не предусмотрел-с, как выбирать друзей по камере! Пока, по крайней мере! Глядишь, в наступающем году его опричник по страшной для каторжан фамилии Ежов эту инициативу возьмет, как говорится, в свои колючие руки! – обиженно пробормотал Оболенский.
Клюфт понял, что «слегка перегнул». Он срывает свою злость на этих людях, ни в чем не виноватых! Они вовсе ни причем, что Павел оказался на нарах. Да и выжить в тюрьме в одиночку трудно. Клюфт допил свой чай и, поставив кружку на каменный пол, тихо сказал:
– Извините. Я не хотел. Просто как-то все навалилось.
Но
– Так кем изволите работать? Вернее, работали? И за что вас?
– Я журналист. В газете работал. В «Красноярском рабочем». Арестовали ночью. За что, не знаю. Пришли и арестовали. Обыск учинили.
– Ах, журналист! Журналист! Как я сразу не догадался! – словно актер на сцене, воскликнул Оболенский и хлопнул себя ладошкой по лбу. – Ну да. Эти глаза! Эти глаза надежды и неприятия несправедливости! Бедный мальчик! Он так верил в светлое коммунистическое будущее! И вот те на! Реалии сталинской диктатуры! Конечно!
– Почему верил? – обиделся Павел. – Я и сейчас верю. Все это ошибка. Ошибка, и меня выпустят. Вот к следователю схожу…
Тут в разговор вступился Гиршберг:
– Петр Иванович, ну полноте! Полноте мальчишку тут пугать! Верит еще пацан. Нужно осторожней! Вы вот что, Павел, вы на него внимания не обращайте! – директор совхоза кивнул на старика. – Он совсем тут озлобился. И болтает много. Хотя, конечно, некое разумное в его словах есть. Но я советую вам его не слушать. А от себя вот что скажу: тут главное – готовиться к худшему, а не к лучшему. Это первый закон. И не надейтесь вот так отчаянно, что вас выпустят. Поверьте. Те, кто в камере, они тут надолго. Минимум на полгода. А там…
– А что там? – с тревогой спросил Павел.
– А там, молодой человек, либо суд, вернее то, что называется у Сталина судом, а на самом деле судилище! Либо, как вы надеетесь, свобода. Но вот только суд гораздо быстрее и чаще бывает. Свобода – она призрачна! А там. Там после их большевицкого суда вас могут отправить в лагерь. Или… – словно римский сенатор заявил Оболенский.
Он встал и, вытянув вперед руку, махнул на дверь камеры.
– Что «или»? – переспросил Павел.
– Или вас приговорят, как это ласково говорится на языке большевиков, к стенке, то бишь к расстрелу! Намажут лоб зеленкой и все! Финита ля комедия, мой друг!
– Петр Иванович, ну хватит пугать молодого человека! – воскликнул Гиршберг.
Но Павел не испугался. Он с равнодушием выслушал перспективы своей судьбы. Надежда на то, что его выпустят, еще теплилась в его душе. А вот директор совхоза, как показалось Павлу, сам ужаснулся от слов Оболенского. Илья Андреевич растерянно забормотал:
– Павел, знайте, не всех тут расстреливают. Меня вот допрашивали много раз. Даже суд был в Минусинске. И что? На пересуд отправили сюда, в Красноярск. Так что есть, я думаю, еще справедливость! И вы увидите, тут, в Красноярске, нас с Лепиковым обязательно оправдают! Обязательно! Нужно только верить!
«Значит, их не осудили! Значит, моя статья не стала решающей в этом процессе! Значит, они и не могут держать на меня зла! И я не стал невольным участником их заточения сюда!» – облегченно подумал Клюфт.
Открылась дверь. Арестанты вздрогнули. Все, кроме старика. Оболенский с невозмутимой ехидной улыбкой сидел на табурете. Петр Иванович, словно издеваясь, презрительно рассматривал надзирателя в форме оливкового цвета. Тюремщик даже смутился и заорал:
– Угдажеков, Клюфт, Гиршберг, на выход!