Пагубная любовь
Шрифт:
Тереза разглядела его... догадалась, что это он, первою и воскликнула:
— Симан!
Сын коррежидора не пошевелился. Балтазар, испуганный встречей, пристально вглядывался в него, все еще сомневаясь.
— Немыслимо: этот подлец здесь! — воскликнул владелец Кастро-Дайре.
Симан подошел поближе и проговорил благодушно:
— Подлец... Я? Почему бы вдруг?
— Подлец и подлый убийца! — крикнул Балтазар. — Прочь с моих глаз!
— Этот человек глуп! — проговорил студент. — Я не с вами разговариваю, ваша милость... Моя сеньора, — произнес
— Что он мелет, негодяй? — вскричал Тадеу.
— Он оскорбляет вас, дядюшка, затем и пришел, — отвечал Балтазар. — Какова наглость — явился подбадривать вашу дочь, чтоб упорствовала в своем злонравии! Ах, подлая тварь, да я тебя сотру в порошок на этом самом месте!
— Несчастный, кто впрямь подлая тварь, так это вы: грозитесь, а сами боитесь сделать хоть шаг мне навстречу, — отвечал сын коррежидора.
— Лишь потому, что я унизился бы в собственных глазах, если бы проучил тебя в присутствии слуг дядюшки! — заорал в бешенстве Балтазар. — Сам можешь сообразить, кого они защищали бы, каналья!..
— В таком случае, — проговорил Симан с улыбкою, — полагаю, нам с вами никогда не сойтись лицом к лицу, ваша милость. Вижу, вы так трусливы и так ничтожны, что задать вам трепку я поручу первому же встречному лоботрясу.
Балтазар Коутиньо в ярости бросился на Симана и стиснул ему горло обеими руками. Но пальцы его тут же разжались. Когда дамы кинулись к ним, Балтазар покачнулся и упал к ногам Терезы. Лоб его был пробит пулей.
Тадеу де Албукерке громогласно звал на помощь. Лакеи и форейторы окружили Симана, но тот держал палец на курке второго пистолета. Слуги, однако же, подзуживаемые друг другом и воплями старика, уже собрались было рискнуть жизнью и броситься на убийцу, но тут из-за угла ближайшей улицы выбежал человек, лицо которого было повязано платком, и остановился рядом с Симаном, нацелив на слуг мушкет. Слуги окаменели.
— Бегите, кобылка за углом, — сказал кузнец своему постояльцу.
— Бежать не собираюсь... Спасайтесь и не мешкайте, — отвечал Симан.
— Бегите, народ собирается, вот-вот подоспеют солдаты.
— Я не собираюсь бежать, уже сказано, — проговорил возлюбленный Терезы, не сводя глаз с девушки, которая лежала без сознания на паперти.
— Вы погибнете! — настаивал Жоан да Круз.
— Уже погиб. Уходите, друг, ради вашей дочери — уходите. Подумайте, ведь тогда вы сможете помочь мне, бегите...
Двери и окна соседних домов распахивались; кузнец бросился бежать, и вскоре кобылка уже неслась вскачь по дороге.
Одним из тех, кто жил по соседству с монастырем, был главный пристав; по долгу службы он выбежал на улицу раньше всех.
— Арестуйте его, арестуйте, он смертоубивец! — вопил Тадеу де Албукерке.
— Кто именно? — спросил главный пристав.
— Я, — отвечал сын коррежидора.
— Вы, ваша милость! — воскликнул пристав изумленно; и, подойдя к юноше, проговорил вполголоса: — Идемте,
— Я не собираюсь бежать, — повторил Симан. — Арестуйте меня. Вот мое оружие.
И он отдал приставу пистолеты.
Когда Тадеу де Албукерке пришел в себя, он приказал поместить дочь в литейру и велел двум лакеям отвезти ее в Порто.
Сестры Балтазара отправились в дом к дядюшке, куда в другой литейре повезли их брата.
XI
Коррежидор проснулся оттого, что в зале поднялся превеликий шум, и, окликнув супругу, которая, как он полагал, тоже проснулась в соседней спальне, осведомился, что произошло. Не получив ответа, он лихорадочно зазвонил в колокольчик и при этом поднял крик: его привело в ужас предположение, что в доме пожар. Когда дона Рита влетела в опочивальню супруга, тот уже надевал панталоны — впрочем, наизнанку.
— Что за гомон? Кто так раскричался? — вопросил Домингос Ботельо.
— Громче всех раскричались вы, — ответствовала дона Рита.
— Я? А кто плачет?
— Ваши дочери.
— Из-за чего? Отвечайте коротко.
— Что ж, отвечу. Симан убил человека.
— В Коимбре? И столько шуму по такому поводу!
— Не в Коимбре, а в Визеу, — сказала дона Рита.
— Издеваться изволите? Мальчишка находится в Коимбре и совершает убийство в Визеу! Вот случай, не предусмотренный португальскими уложениями.
— Право, не до шуток, Менезес! Нынче на рассвете ваш сын убил Балтазара Коутиньо, племянника Тадеу де Албукерке.
Домингос Ботельо изменился в лице.
— Он арестован? — спросил коррежидор.
— Он в доме у городского судьи.
— Позвать ко мне главного пристава! Известно ли, как и почему совершилось убийство? Позвать ко мне главного пристава, и немедля!
— Почему бы вам не одеться, сеньор, и не пойти к судье?
— Что мне делать у судьи?
— Узнать от своего сына, как все произошло.
— Я не отец: я коррежидор. Допрашивать его — не мое дело. Сеньора дона Рита, я не желаю слушать вытье; велите девчонкам прекратить либо пускай идут реветь в сад.
Пристав подробно изложил все, что знал, и присовокупил, что причиною несчастья — любовь Симана к дочери Тадеу де Албукерке.
Выслушав пристава, Домингос Ботельо изрек:
— Пусть судья действует в соответствии с законом. Если же не проявит достаточной строгости, я заставлю его проявить оную.
Когда пристав ретировался, дона Рита Пресьоза сказала мужу:
— Что сие означает? Почему вы говорите о сыне подобным образом?
— Сие означает, что я коррежидор этой провинции и не попустительствую тем, кто совершает убийства на почве ревности, притом ревности к дочери человека, который мне ненавистен. Для меня смерть Симана в тысячу раз предпочтительней родства с этим семейством. В письмах я многократно предупреждал его, что выгоню из дому, если получу достоверные доказательства его сношений с этой особою. Не будете же вы требовать, сеньора, чтобы я поступился своей неподкупностью ради непокорного сына, совершившего к тому же человекоубийство.