Пагубная любовь
Шрифт:
Маменька писала Симану, но ответов не получала. Она думала, сын не отвечает ей; но много лет спустя среди отцовских бумаг мы обнаружили все писанные ею письма. Стало понятно, что их перехватывали на почте по приказу батюшки.
Одна сеньора из Визеу написала матушке письмо, где расточала ей хвалы за любовь и сострадание, явленные в ее попечениях о нуждах несчастного сына. Это письмо было передано матушке одним погонщиком мулов, а не то разделило бы оно участь всех прочих. Матушка подивилась тому, что у ее приятельницы составилось подобное мнение, и в ответном послании она призналась, что никакой помощи сыну не оказывает, ибо он отверг и ту малость, которую могла она для него сделать. На это сеньора
Время от времени доходили до нас вести, неизменно печальные, ибо в отсутствие батюшки все знатные люди Визеу, как и следовало ожидать, ополчились против злополучного моего брата.
Матушка писала своим столичным родичам, вымаливая королевское помилование сыну; но письма ее неизменно попадали в руки отца.
А что же делал меж тем он сам у себя в имении, без семьи, без почестей, натворив столько бед и не получив за то никаких наград? Нанял работников и пытался возделывать большую пустошь, где и поныне, среди дрока и вереска, вернувшихся на эти земли после того, как их забросили, встречаются посаженные им виноградные лозы. Матушка в письмах к нему оплакивала участь сына; отец же отвечал только, что с правосудием шутки плохи и в древности сами отцы выносили смертный приговор преступным сыновьям.
Однажды матушка набралась духу и, пожаловав к отцу в Монтезелос, попросила дозволения поехать в Визеу. Отец, неумолимый, отказал ей в просьбе и жестоко ее разбранил.
По прошествии семи месяцев мы узнали, что Симана приговорили к смертной казни через повешение, причем виселица будет воздвигнута на месте преступления. Окна на неделю затворились; мы надели траур, а матушка слегла.
Когда в Вила-Реал это стало известно, все знатнейшие дворяне тех краев направились в Монтезелос, дабы уговорами склонить отца к тому, чтобы он пустил в ход свою влиятельность во имя спасения приговоренного к смерти сына. Из Лиссабона приехали некоторые родичи, они подняли голос в защиту Симана, утверждая в негодовании, что подобный позор бесчестит все семейство. Отец всем отвечал одинаково: «Виселица изобретена не только для тех, кто не знает имени своего деда. Позор для семейства — дурные поступки членов оного. Правосудие приносит бесчестие лишь тому, кого карает».
Был у нас двоюродный дед, очень старый и почтенный, по имени Антонио да Вейга. Он-то и сотворил чудо, и произошло это так: явился он к отцу и сказал: «Милостью Божией живу я на свете восемьдесят четвертый год. Проживу ли еще год-другой? Нынешняя моя жизнь — не жизнь; но я жил и подлинной жизнью, честной и не запятнанной доныне, и вот ныне пришел ей конец; глаза мои не должны узреть бесчестие семьи нашей. Домингос Ботельо, либо ты сей же миг обещаешь мне спасти сына от виселицы, либо я покончу с собой у тебя на глазах». И с этими словами он приложил к шее лезвие бритвы. Отец мой схватил его за руку и сказал, что сын его не будет повешен.
На следующий день он отправился в Порто, где у него было много друзей в Кассационном суде, а оттуда — в Лиссабон.
(Среди бумаг коррежидора из Визеу мы нашли нижеследующее письмо: «Мой друг, коллега и сеньор. Вручите подателю сего письма, сеньору падре Мануэлу де Оливейре, пятьдесят золотых, о коих мною было говорено во время вашего пребывания в Лиссабоне. Апелляция вашего сына доверена мне, и можно уповать на успех, невзирая
Ваш друг, дезембаргадор [41] Антонио Жозе Диас Моуран Москейра, — Порто, 11 февраля, 1805 г. «Адресовано: Его высокопревосходительству сеньору Домингосу Жозе Коррейра Ботельо де Мескита-и-Менезес. Лиссабон». (Примеч. автора.) ).
41
Дезембаргадор — старинное название членов коллегии Кассационного суда либо коллегии Верховного Королевского суда.
В начале марта 1805 года матушка моя узнала с превеликою радостью, что Симан переводится в Порто, в тюрьму Кассационного суда, для чего пришлось преодолеть немало препон, воздвигнутых стараниями истцов, а именно, Тадеу де Албукерке и сестер убитого.
Затем...»
В этом месте мы оборвем извлечение из письма, дабы при изложении событий не забегать вперед, ибо повествовательное искусство требует связности и последовательности.
Симан Ботельо встретил день суда, сохранив твердость духа. Он сел на скамью подсудимых; ни адвоката, ни свидетелей защиты не было. На вопросы отвечал он с тем же холодным спокойствием, с которым отвечал судье. Когда ему пришлось объяснить причину преступления, он изложил ее со всей честностью, не произнеся имени Терезы де Албукерке. Когда же обвинитель произнес ее имя, Симан Ботельо, резко вскочив с места, воскликнул:
— К чему поминать имя сеньоры в этом притоне позора и крови? Каким ничтожеством надобно быть обвинителю, если ему мало признания преступника и он не может доказать, что требуется палач, не запятнав доброго имени женщины? Обвинение мне предъявлено: я сам предъявил его себе; теперь слово за кодексами, и пусть умолкнет презренный, коль скоро он не в состоянии предъявить обвинение, не примешав к нему клеветы.
Судья приказал юноше замолчать. Симан сел, пробормотав:
— Все вы — ничтожества!
Преступник выслушал приговор: смертная казнь через повешение на виселице, воздвигнутой на месте преступления. В то же мгновение в зале послышались душераздирающие вопли. Симан обернулся к толпе и промолвил:
— Вы скоро насладитесь прекрасным зрелищем, сеньоры! Виселица — единственный праздник народа! Уведите отсюда бедняжку, что плачет: она — единственное существо, для которого муки мои не будут развлечением.
Мариану на руках отнесли в домик близ тюрьмы, где она жила последнее время. Могучие руки, на которых она покоилась, были руками ее отца.
По пути из здания суда в тюрьму Симан Ботельо, шагавший упругой походкой полного сил восемнадцатилетнего юноши, слышал такого рода замечания:
— На какой день назначена казнь?
— Поделом ему! Заплатит за муки тех, кто без вины был повешен по приказу его батюшки.
— Палил — пуль не жалел, лишь бы заполучить богатую барышню!
— Да ведь у них, у фидалго, одно на уме, чуть что — и убьет!..
— Убил бы бедняка, сидел бы себе дома, уж поверь!
— И это правда!
— А идет-то как — ишь голову задрал!
— Пускай себе, ужо понурится, когда повиснет в петле!..
— Говорят, палач вот-вот пожалует.
— Вчера ночью пожаловал, а при нем два ножа, в чепец бабий завернуты.
— Сам видел?
— Нет, кума сказала, а той сказывала соседка зятя сестры, а прячется он в тюрьме.
— Мелюзгу-то свою приведешь поглядеть, как будет он мучиться?
— А как же! Такого урока нельзя упускать.
— Я уже раза три, сдается, видал, как вешают, и всех за убийство.