Пагубная любовь
Шрифт:
Отбыв срок заключения, дона Ана дас Невес Микелина Монтейро продала дом, купленный слепцом на ее имя. На вырученные деньги она в 1872 году уехала в Бразилию и увезла с собою Нарсизу. Судя по всему, иных привязанностей у нее в мире не было, и она, подобно брату, желала умереть на руках у Нарсизы.
Читатель! Поскольку мы не склонны допустить, чтобы она умерла на наших руках, мне представляется милосердным не испепелять ее нашим праведным гневом. Я держусь того мнения, что мы неумолимо суровы с несчастными обоего пола, когда они отвергают счастье, предложенное нами.
НАСЛЕДНИЦА
Перевод А. Косс
Франсиско Тейшере де Кейросу [138] , автору «Деревенской комедии, увидевшей свет рампы благодаря Бенто Морено, посвящаю эту новеллу в знак величайшего восхищения и безграничной признательности.
138
Франсиско Тейшейра де Кейрос (1849—1914) — португальский писатель, писавший под псевдонимом Бенто Морено.
I
Эту самую наследницу майората Ромарис я увидел три года назад, в Браге, в театре Сан-Жералдо. Давали «Святого Антония, чудотворца». Все зрители расчувствовались. Как сама наследница, так и супруг ее, командор Франсиско Жозе Алвараэнс, по временам плакали, а по временам смеялись.
Наследница была дама весьма вальяжная, краснолицая, дородная, пышущая в свои сорок здоровьем и жизнерадостной свежестью; высокая колышущаяся грудь, пухлые запястья, в которые врезались браслеты, усеянные изумрудами и рубинами.
Наследница засмеялась, когда этот святой Антоний, живший в XII веке, продекламировал, обращаясь к девицам, мадригал, каковой вложил в уста его Брас Мартинс: [139] сей славный сочинитель почти возродил национальный театр таким, каким ему надлежит быть. Вот как звучала его невинная проза, облеченная в наряд поэзии:
Цветок хранит свою младую прелесть, Коль злые люди не сорвут цветок; Так чистоту хранит младая дева, Коль не погубит деву злой порок.139
Браз Мартинс (1823—1872) — португальский актер и драматург.
И так далее, столь же елейно и столь же сладкозвучно.
Наследница улыбнулась супругу; и тот, дабы показать ей, что тоже уразумел, в чем тут соль, вытянул трубочкой губы, на которых притаились сальности, покуда немые, и проговорил с остроумием ерника:
— Стишонки...
С этой минуты наследница майората Ромарис, хоть и проливала, как положено разумному существу, слезы, слушая прозаическую часть оратории, разражалась смехом, как только кто-либо из персонажей начинал говорить стихами. Она всю жизнь была твердо убеждена, что стихи должны оказывать то же действие, что щекотка: для того они и созданы. Такой склад ума был у нее от природы.
Я украдкой посмотрел снова на эту даму через плечо ее супруга.
В антрактах она зевала так, что видна была
— Вот тоска-то.
— Еще бы, — соглашалась супруга. — Комедия бесподобная, но... Лучше всего лежать у себя в постельке, верно, Зезиньо?
И ласкательное имя мужа звучало у нее в устах похотливо.
— Ох, залег бы я, — снова заводил Алвараэнс, вытягивая ступни из сапог, чтобы расправить и остудить пальцы ног в уюте просторных голенищ. — У меня от этого самого этикета мозоли преют, — жаловался он с горечью. — Комедии... Кому это нужно! Чепуха...
— Положено в свете, муженек...
И оба зевали судорожно.
— Если бы я хоть поужинал... — сетовал он.
— Взял бы с меня пример...
— Не лезло в меня... И он постукивал согнутыми пальцами по выпирающему животу, как это делают, проверяя подозрительный арбуз.
— Вот сейчас мы увидим сцену в раю, это самое бесподобное... — заявляла супруга.
Между тем у них в ложе побывал один мой знакомый из Фамаликана. Когда поднялся занавес, он покинул их и вошел ко мне в ложу. Он-то и назвал мне имена сеньоры и сеньора, прибавив:
— Видите ее — так вот, это целый роман; материала на два тома достанет.
— На плутовской? Не подходит. Мне нужна философия, мой читатель жаждет философии, понятно вам, сеньор?
— Философии у нее хоть отбавляй.
— Вот как? И вы уверены в этом, сеньор? Тогда соблаговолите представить меня...
— Боже упаси... Я сказал наследнице, что вы — романист...
— А она что?
— Расхохоталась.
— Расхохоталась? Мило!.. А муж...
— Муж сказал: пошел он!..
II
Посмотрим же, что у них за философия.
Пространному повествованию, в котором события могут быть искажены воображением рассказчика, я предпочел материалы процесса, которые мой знакомец предоставил в мое распоряжение. Предметом тяжбы было брачное обязательство. Дабы родители невесты не оказывали влияния на ее решение, девицу согласно закону поручают временной опеке другой семьи, под кровом коей она и пребывает. Отец невесты возражает против брака, ссылаясь на то, что искатель руки его дочери — проходимец худшего пошиба. Жених, оскорбившись, доводит до сведения суда, что папенька его нареченной столь подлого происхождения, что хоть он и именуется фидалго, состоящим при королевском дворе, но является отпрыском разбойника с большой дороги, как повсюду и всем известно; и жених прибавлял, что «еще не прошло двадцати лет с тех пор, как мой противник занимался ремеслом пиротехника в Вила-Нова-де-Фамаликан». Конец постыдной тяжбе положила сама нареченная, согласившись выйти замуж за другого претендента, которого подыскал ей отец. Девица эта и была наследницей майората Ромарис, а мужем ей стал командор Алвараэнс.
Что до философии, то событие само по себе показалось мне весьма скудным в отношении оной; как ни вертел я участников процесса, никакой философичности в них не обнаружил. Мне пришелся по нраву поступок девицы, оскорбившейся за своего родителя; но дрожжей сей философии мне не хватило бы, чтобы заквасить теста и на пятьдесят страниц. Я отказался от сюжета и предоставил его в распоряжение своих славных соотечественников с их богатейшим воображением. Однако же по прошествии двух лет, в одной книге, изданной году в 1815-м, я наткнулся на имена, встретившиеся мне в бумагах скандального процесса. Я вновь занялся этой историей, и сведения, почерпнутые из упомянутого сочинения, в сочетании с материалами процесса составили основу этой повести, в коей, на радость читателю и мне самому, не содержится, насколько я могу судить, никакой философии.