Пагубная любовь
Шрифт:
Вдову допросили и признали виновной, но, как только ее поместили в камеру, Пинто Монтейро, потрясенный едва ли не до слез, принялся помогать ей со всем пылом самоотвержения, получив от нее доверенность на ведение всех ее дел.
В конце концов вдова вышла на свободу. Шесть лет провела она в оковах: этой мерой ограничились судейские, отменяя первоначальный приговор, обрекающий ее на ссылку на остров Фернандо. Отмена приговора стоила ей всего оставшегося имущества, которое прибрал к рукам Ландимский слепец. Когда она вышла на свободу и увидела, что ограблена соучастником своего покойного мужа и обречена на нищету, то немедля донесла на Пинто Монтейро в полицию, рассказав, какую роль играл он в истории с ассигнациями. Фортунато де Брито был согласен с тем, что его агент — величайший
Слухи об ограблении вдовы ширились и укрепляли давнюю ненависть к Пинто Монтейро. Он жестоко оскорблял дух тех уставов, которые были его же собственным детищем. Компаньоны сочли возмутительным и бесчестным, что их президент зашел в своем эгоизме так далеко и отстаивает права на их общую собственность для одного себя. Все чужое имущество, по их мнению, принадлежало всем членам сообщества в равной мере. Самые проницательные из них сумели внушить остальной части этого фаланстера подозрения насчет того, что их вождь тайно связан с полицией. Один очень вспыльчивый мулат, знаменитый мастер капоэйры [120] , не любивший откладывать в долгий ящик дела такого рода, сверкнул клинком своего ножа и объявил, что выпустит слепцу кишки.
120
Капоэйра — атлетическая игра, сложные приемы которой включают умение владеть ножом и кинжалом.
В то время как на улице Катете в таверне Жоана Валверде происходила эта сцена, Пинто Монтейро и Амаро Файал были уже на борту галеры «Искусительница», взявшей курс на Порто.
IV
В сентябре 1840 года Пинто Монтейро и его так называемый секретарь появились в Ландиме. Их сопровождала дама родом с Азорских островов, ныне носившая почетный титул супруги слепца. То была узкобедрая, веснушчатая, рыжая женщина высокого роста и могучего сложения, с розовой сыпью на лбу и клочком волос на подбородке. Она наряжалась в муаровые платья, носила зеленые сапожки и кринолины, которые шумели, как паруса под ветром.
Пинто Монтейро затеял перестройку родительской лачуги и на время перестройки снял себе дом. В разговорах секретарь осторожно намекал, что хозяин его очень богат. В гости к нему стали съезжаться все окрестные дворяне: одни — потому что учились с ним в школе, другие — потому что состояли со слепцом в не слишком отдаленном родстве.
Слепец угощал своих гостей неведомыми, щедро наперченными яствами, которые готовили его чернокожие кухарки. Сотрапезники, обычно пробавлявшиеся овощами и кукурузными лепешками, уплетали за обе щеки и покидали этот роскошный стол, унося с собой расстройства желудков, сладкую тоску воспоминаний и хмель. В доме появилась сестра слепца, которая была моложе его на десять лет. Она носила гладкую прическу и затягивалась в корсет, в отличие от невестки, щеголявшей в кринолинах. Стали поговаривать о ее замужестве; брат давал за ней десять конто. Сыновья окрестных дворян, горяча коней, съезжались в Ландим, а из самых отдаленных провинций предложения руки и сердца поступали через священников и местных святош. Я-то увидел сестру слепца совсем седой, когда ей было уже лет пятьдесят, и к тому времени наружность ее сильно пострадала, но в молодости она, наверно, была полнотелой смуглянкой, которой густые сросшиеся брови, такие же черные, как пушок над верхней губой, придавали задорный и привлекательный вид.
Пинто Монтейро вместе с Амаро Файалом много времени проводил в Порто. Именно там он выполнил поручение начальника рио-де-жанейрской полиции. Он должен был снестись с теми, кто отправлял фальшивые ассигнации за границу, и договориться с ними об основных, очень выгодных условиях смены их ремесла на иное, менее
Слепцу удалось завоевать доверие двух самых искусных и прославленных мастеров этого дела, но один из них, Коутиньо, скончавшийся впоследствии в больнице Реласан, не захотел выдать своих партнеров, хотя слепец сулил ему покой, почет и обеспеченную старость. Второй мастер, который сумел до самой смерти сохранить состояние, несмотря на то что был выкуплен из тюрьмы за баснословную сумму, также не донес на своих заказчиков, но зато предложил продать слепцу «au rabais» [121] пятьдесят конто — все, что у него оставалось от последнего заказа.
121
Со скидкой (фр.).
Слепец согласился.
В 1841 году излюбленным местом встреч людей, обосновавшихся в Бразилии и потому именовавших себя бразильцами (не следует смешивать их с бразильцами по рождению), стала таверна «Эстанислау» в городе Батальа. Там царила полная свобода: расстегнутые воротники рубахи не прикрывали потную шею, которую завсегдатаи вытирали салфетками; рис ели с ножа, лапшу вылавливали вилкой, апельсины чистили руками, косточки маслин выплевывали прямо на стол, так же как и выковыренные из зубов остатки свиного окорока. Никому не возбранялось прихлопнуть у себя на лбу докучную муху и тут же публично обезглавить ее. Все чувствовали себя здесь как дома, словно на пирах Ахилла и Патрокла, и пиршества эти сопровождались звучным чавканьем и отрыжкой.
Слепец неизменно останавливался у «Эстанислау» и говорил своему секретарю:
— Здесь, друг мой Амаро, мы среди своих.
Возраст, благообразная внешность и репутация богатого человека обеспечили слепцу почетное место за этим столом. Бразильцы, приехавшие из Рио, знали его; некоторые слыхали о его таинственных махинациях, но именно эти-то махинации и были в глазах сотрапезников деяниями достойными и заслуживающими внимания. О фальшивых ассигнациях ходили глухие слухи, пока кто-то не отважился бросить эту сплетню прямо в лицо Файалу. Секретарь, улыбаясь, пожал плечами и ответил:
— Печатать фальшивые деньги — занятие не менее почтенное, чем любое другое, а выгоды его находятся в прямом соответствии с риском. Только одно занятие внушает мне отвращение: торговля рабами. А есть дела, которые требуют многих лет тяжкого труда и все-таки оставляют тех, кто взялся за них, ни с чем: это дела для дураков. Уверяю вас, что сеньор Пинто Монтейро разбогател не на работорговле.
Стрела попала в цель. Откровенность Амаро Файала развязала языки, начались споры, и слепец со своим секретарем смогли определить, кто из их сотрапезников наименее щепетилен. Через несколько дней Пинто Монтейро продал пятьдесят конто одному бразильцу из Майи и через его посредство получил заказ еще на сто. Слепец нажился на этой сделке; он просил у сообщников пятую часть прибыли, особо оговорив, что пересылкой бумажных денег в Бразилию он будет распоряжаться сам. Отъезд Пинто Монтейро был назначен на июль того же года: слепец намеревался лично сопровождать груз, чтобы распродать то, что у него еще оставалось в империи, ускорить дело с фальшивыми ассигнациями и потом зажить у себя дома на покое.
По прошествии двух месяцев Пинто Монтейро получил из Порто печальное известие: уроженка Азорских островов, плененная неким хирургом-испанцем, бежала с ним вместе в Галисир. Предчувствие шепнуло слепцу, что бежала она не с пустыми руками, и предчувствие его не обмануло.
Сумма, надо думать, похищена была немалая, потому что обманутый любовник приостановил начатые труды и отказался от выполнения контрактов. В памяти современников осталась фраза слепца, в которой сказался его нрав:
«Если бы испанец похитил у меня женщину, не тронув моих денег, я чувствовал бы себя перед ним в долгу. Но он открыл мне глаза и сам себя наказал».