Пах антилопы
Шрифт:
В сухих и маленьких всегда много страсти. Метнув молнию в Ваганетова, переводчик не прямо, а по какой-то яростной ломаной ринулся к двери, но покинуть комнату не смог. Его остановила хозяйка дома, которая в этот момент, открыв из коридора ногой дверь, вплыла в комнату с подносом, украшенным бутылкой водки и еще чем-то сопутствующим.
– Направо вторая дверь, верхний выключатель, - проинструктирова ла она Кожамкулова чисто автоматически, потому что у нас в квартире по типу двери нельзя определить тип помещения.
Гость застыл, не зная, как реагировать, и гнев, который промедления
– Хи-хи, - запел кто-то тенорком внутри его сухонькой фигурки, хи-хи-хи.
Звук быстро достиг такого уровня, что увлек за собой все тело. Последним к общему веселью присоединилось лицо - оно вдруг, как река, разом вскрылось, обнаружив замечательную искристость. Особенно много света разбрасывали зубы - ровнехонькие, какие только у тех бывают, кто рос рядом с лошадьми.
– Талгат Ниматович, ты теперь все тут знаешь, свой человек, - натужно пошутил Ваганетов. Он ужас как напугался, когда Кожамкулов вспылил.
– Счас хозяйке поможем.
– И стал сгребать бумаги со стола. Множественное число сделало казаха участником уборки, хотя сам он ничего не делал, а продолжал по инерции смеяться. Даже специально смех продлевал, потому что еще не решил: дальше обижаться или смилостивиться и сесть за стол. Жена на детях научилась такие вещи тонко чувствовать.
– Если нетрудно, откройте, пожалуйста, шпроты.
Она подала гостю консервный нож. Тот взял не сразу, а предваритель но убедившись, что на наших лицах нет и тени улыбки. Зато уж когда взял, то действовать стал по-хозяйски. Положил под банку салфетку, наш консервный нож забраковал, вынул из кармана свой, перочинный, в чехольчике, с богатейшим набором лезвий, и в два счета справился с толстенной, еще советской раскатки жестью.
– Спасибо вам большое, а то для меня это такое всегда мучение, скокетничала жена.
– Саша нас даже не познакомил.
И, назвавшись, протянула Кожамкулову руку. Однако этот человек так к миру настороженно относился, что почти не делал автоматических движений, обязательно мгновение думал. У него даже пластика была какая-то странная кукольная, прерывистая. Но, взявшись все-таки за руку, он не просто ее пожал, а торжественно поцеловал, и так галантно, как это уже никто, кроме пожилых театральных администраторов, делать не умеет.
Ваганетов следом подошел знакомиться. Хотел было взять ту же высоту, но побоялся осрамиться и просто трясанул всю конструкцию от кисти до плеча.
– Садитесь, пожалуйста, сейчас приборы принесу, - пригласила жена.
Еда на столе и бутылка уже стали забирать над гостями власть, отчего в их облике и движениях появилась некоторая лунатичность. Уселись, руки оба положили на ширину тарелки, воцарили тишину. Словно голову жертвенной птице, я свернул винтовую пробку. Спины выпрямились. Бутылка, не желая расставаться с содержимым, выпускала ледяную струю гулкими сердечными толчками.
– Чего это вы половините?
– неприязненно осведомился Ваганетов, заметив, что я себя несколько обделил.
В таких случаях на что ни ссылайся, все равно есть большая вероятность остаться непонятым, но я все ж таки сделал попытку:
– Мне ночью работать.
– Так тут вроде все не бездельники.
–
– Ему и половинки много, - вмешалась жена, очень вовремя вернувшаяся с тарелками.
– Сейчас такой мужик пошел, от одной рюмки с копыт валится.
Ваганетов посветлел лицом.
– Нет, мы пока еще пару-тройку...
– он сделал ударную паузу и взялся за рюмку, - десятков...
– опять пауза, - таких малышек держим. Правда, Талгат Ниматович?
– Сергей, еще раз прошу, говори только за себя, - ответил казах, но уже без всякой злости.
– Предлагаю за хозяйку дома.
Выпили. Жена, хоть я и смотрел на нее умоляюще, отправилась якобы укладывать ребенка. Мы же налили по следующей.
И вот после нее Кожамкулов стал быстро терять резкость очертаний. Жесткости в скелете поубавилось, суровость, которая очень шла к его азиатскому лицу, расползлась в какую-то, наоборот, отчаянную улыбку - что вот он себя уронил и теперь все секрет узнают, какой он пьяница горький, будут смеяться над его беспамятной оболочкой. Я даже кивнул ему: мол, погружайся спокойно. Но уже приглашать не нужно было: Кожамкулов, словно ребенок, который прячется за ладошками, тихонечко налил одному себе полную рюмку и, выждав секунд десять, изобразил на лице удивление: как же так, все выпили, а он пропустил? Отставание было ликвидировано, и какое-то время, пока жидкость двигалась по пищеводу, переводчик ее внутренним взором сопровождал. Но, как только она достигла желудка, перевел фокус на меня:
– Думаете, казахский мой родной?
В тоне появились пузырьки агрессии.
– Думаю, да.
– Я ответил вполне искренне, но наползающую тучу это не остановило.
– Хочу заметить, что в моем вопросе ответ уже содержится, и вы напрасно делаете вид, что он вам неизвестен.
– А какой ответ?
– заинтересованно вставил Ваганетов. Его простодушие несколько смягчило Кожамкулова.
– До одиннадцати лет я в русском детдоме воспитывался. Сестра меня забрала, только когда работать пошла.
Воцарилось молчание. Физически чувствовалось, как оно заползает в зияющий провал между сиротством Кожамкулова и моим теплым, домашним детством.
– Александр, чего не наливаешь, прокиснет!
– Ваганетов шахматным манером двинул ко мне рюмку.
– Давай за вас, Талгат Ниматович. За вашу докторскую.
– И, отвернув голову в мою сторону, театральным шепотом объявил: - По моторам в стране первый человек.
– Был!
– отрезал Кожамкулов.
– Теперь все первые.
Выпили.
– Половинишь, Александр.
– Половиню, Сергей.
Полминуты ушло на закусывание, и тут Кожамкулов вдруг резко поднялся из-за стола. Я перепугался, что опять его на скандал повело, но, вглядевшись, обнаружил полное отсутствие в глазах злобы и вообще всего.
– Готов, - громко констатировал Ваганетов, как будто казах не мог его услышать.
Он и не услышал - постоял, покачался и вдруг, словно догоняя свой центр тяжести, кинулся вон из комнаты.
– Не суетись, Александр, - пресек мою попытку последовать за гостем Ваганетов, - очухается через полчасика.