Пах антилопы
Шрифт:
Пес выходящих на волю гостей проводил тоскливым взглядом зека. На меня он даже смотреть не хотел - обиделся, подлец, что свалившиеся на него денежки я украдкой сунул Кожамкулову в карман плаща.
Казах совсем выбил меня из рабочего состояния. Он все не шел из головы, в то время как там должны были находиться приборы фирмы "Крекекекс". Но Эльвира не случайно была поставлена половчанкой на ответственный телевизионный участок. Мало кто так чувствовал автора, как она.
– Сережа, ну что, идут дела?
Пришлось врать, благо по телефону это делать
– Прекрасно. Трудитесь, завтра к десяти пришлю за вами машину.
Как большой художник одним мазком может вдохнуть жизнь в картину, так и она этой фразой превратила меня из простого поденщика в маэстро. Ведь за мной еще никто никогда машину не присылал.
Ночь пролетела быстро, ни разу не заявив своих биологических прав на меня. Не била предрассветная дрожь, не трещали, раздираемые зевотой заушины - десять часов подряд весело и споро текст, рождавшийся в какой-то неизвестной науке точке внутри черепной коробки, сбегал вниз по руке и дальше через подушечки пальцев прямо в память компьютера.
Сюжетом я воспользовался чужим и банальным. Чапай обращается к ординарцу: "Счастливый ты, Петька. Такую жизнь замечательную увидишь". Петька, понятно, интересуется какую. "А такую, что лет через семьдесят наши трудящиеся женщины волосы на своих ногах будут уничтожать, как последнюю контру". Петька буквально раздавлен. Анка же пулеметчица объявляет, что за такое будущее жизнь свою класть не желает. Но Чапай рисует волнующую картину (зритель наблюдает все на экране), как она в роскошном будуаре эпилятором "Крекекекс" обрабатывает себе икры. Девушка в растерянности. Фантазия же Василия Ивановича разыгрывается, он придумывает новые и новые будущие чудеса и в конце концов вовлекает в действие все приборы из третьего Эльвириного списка. Бойцы слушают комдива с открытыми ртами и в конце его речи так воспламеняются, что вскакивают в седла, и зритель видит, как под знаменем "Крекекекс" несется конная лава навстречу полностью механизиро ванной жизни...
Пока я соскребал со щек скороспелую ночную щетину, жена, конечно же, прочла мое произведение. Во всяком случае, чашку с кофе она мне подвинула к самому носу, как больному.
– Что, не понравилось?
– Очень понравилось, - не совсем искренне у нее получилось, - только, чтобы это поставить, нужен Бондарчук с конным мосфильмовским полком.
– Эльвира сказала, что я могу никак себя не ограничивать.
Жена вздохнула и вопреки обыкновению не стала дальше открывать мне хорошо ей известное будущее.
Ровно в десять вымытые с мылом ладошки отсырели от волнения. Но машина задерживалась. Сценарист не генеральный конструктор - эта мысль как-то помогала выгребать против течения времени. В одиннадцать жена, начитавшаяся статей о ранних инфарктах, приказала немедленно звонить этой...
– Сереженька, рада вас слышать. Как продвигается работа?
Не было впечатления, что в спину Эльвире дышит съемочная группа.
– Да уж продвинулась до конца. Вы вроде бы машину собирались прислать.
– А что, не пришла еще? Может,
Я вдруг ужасно раздражился на жену, представив, как она будет меня сейчас провожать взглядом поселкового мудреца. Повесил трубку, набычился. Но женщины, которым эволюция оставила хоть сколько-нибудь звериного чутья, знают, что бывают моменты, когда нельзя свою правоту совать мужу под нос без риска разрушить семью.
– Ты исподнее бы надел, холодно на улице.
Я пожал плечами. При всем желании использовать эту фразу в качестве детонатора нельзя было, и весь заряд раздражения пришлось нести с собой.
Не так даже холодно было, как ветрено. При каждом порыве деревья совершали попытку к бегству, лужи зябко, по-лошадиному подергивали поверхностью. После бессонной ночи тело совсем не держало тепла. Наконец он прихромал, этот автобус. Я схватился за поручень, но тут какому-то деду приспичило вылезать. Пришлось отступить.
– Щелкунов!
Я вторично вернул ногу на асфальт и оглянулся. Дед смотрел на меня веселым воробьиным взглядом, из тех, которые с возрастом не тускнеют, а просто в момент остановки сердца гаснут, как лампочка.
– Здорово задувает. Мне академик Огородский Петр Гаврилович говорил, что эти весенние ветры очень полезны для деревьев. Зимой соки не движутся по капиллярам и стволы немеют, как отсиженная нога. А ветер их покачает, погнет как следует, они и отходят - своего рода массаж. Давно о вас ничего не слышно, что поделываете?
Как будто меня застали за чем-то стыдным. Ну какой ответ я мог дать этому беззубому, обтерханному старику, под чьим отеческим руководством многие годы без особого любопытства проникал в тайны природы? Что его ученик разродился сценарием рекламного ролика и теперь везет его на прочтение какой-то кочевнице?
Маленькая полуголая собачка, помещавшаяся у Дмитрия Николаевича под мышкой, задергалась, требуя, чтобы ее спустили на землю.
– Первый раз в автобусе едет и ведь даже не шелохнулась. Вот ответьте: откуда она знает, что там нельзя, а здесь можно? Ну иди.
Носорожьего драпа пальто, вытертое местами до ниточного скелета, переломилось в поясе, и пес был бережно поставлен на маленькие мушиные ножки.
– Так где вы сейчас обитаете?
– Толком нигде.
– Ну а все же?
– Перебиваюсь случайными заработками на телевидении, по редакциям.
– Понятно.
– Дмитрий Николаевич призадумался, в веселом его взгляде появилась хулиганская составляющая.
– Выходит, не успел Господь моими слабеющими руками вас из хаоса вытащить, вы опять туда занырнули.
– Выходит, так.
Я несколько картинно свесил седеющую голову на грудь. Новый порыв ветра принудил собачку расставить для устойчивости лапки.
– К Дзантиеву еду. Записываю воспоминания участников проекта "Бристоль". А то последние перемрут. Вот Исая Львовича месяц назад схоронили. Вы, кстати, чего попрощаться не пришли? Весь ваш выпуск был.