Пак с Волшебных холмов

Киплинг Редьярд Джозеф

Песня контрабандистов

Если вдруг услышишь стук копыт в ночи, Спи спокойно, крошка, а не спишь – молчи. Не гляди в окошко, отвернись к стене — Есть дела у джентльменов ночью при луне. Пони друг за дружкой, У седла – вьючок. Пастору баклажка, Служке табачок, Весточки шпионам, Ленточки для дам, — Это скачут джентльмены

по своим делам. Если на полянке сложены рядком Крутобокие бочонки с крепким коньяком, Не счищай с них листья, не кричи: «Сюда!» — Все само исчезнет завтра без следа. Если вход в конюшню утром не закрыт, Если лошадь в мыле и едва стоит, Если порванную куртку зашивает мать — Помни: детям вредно слишком много знать!

Если вдруг солдаты к вам нагрянут в дом, Красные мундиры с желтым галуном, По щеке потреплют, посулят сластей, Кто, куда и с кем ходил – говорить не смей! Под окошком свистнут, поскребутся в дверь — Может, это птица, может, это зверь. Вон Пират не лает, не рычит Волчок: Значит, все в порядке, ляжем на бочок… Слушай старших, крошка, и получишь ты Куклу из-за моря дивной красоты: В чепчике из кружев, юбка – чистый шелк! Уж поверь, что джентльмены знают в этом толк. Пони друг за дружкой, У седла – вьючок, Пастору баклажка, Служке табачок, Не гляди в окошко, Отвернись к стене — Есть дела у джентльменов ночью при луне!

Переправа «эльфантов»

Песенка младшего Хобдена по прозвищу Пчелка

Загудели пчелы, золотые пчелы: «Отчего наш пасечник ходит невеселый? Если не расскажет, что творится с ним, — Меду для продажи больше не дадим!» Не утаит невеста От верных пчел своих, Взошло ли к свадьбе тесто, Доволен ли жених. Все как есть, все подряд Скажет без утайки — А иначе улетят Пчелы от хозяйки. Крестины ли, поминки Случаются в селе — Старушка по-старинке Шепнет о том пчеле:

Про детей, про гостей, Где какие толки — Ведь до всяких новостей Любопытны пчелки. Не стойте в поле голом, Когда грохочет гром, Не подходите к пчелам Иначе как с добром. Там, где врут, пчелы мрут, Там, где злятся, – вянут. Будь им рад, будь им брат, Пчелы не обманут!

Едва

стало смеркаться, как теплый сентябрьский дождик заморосил над сборщиками хмеля. Матери покатили из садов детские коляски, корзины были убраны, подсчеты закончены. Юные парочки раскрывали по одному зонтику на двоих, возвращаясь домой, и одинокие пешеходы посмеивались, глядя им вслед. Дан и Уна, собиравшие хмель после школы, отправились поесть печеной картошечки на хмелесушилку, где старый Хобден со своей охотничьей собакой Бетти жил и орудовал уже целый месяц.

Они устроились, как обычно, на застланной мешками койке перед печью и, едва Хобден поднял заслонку, уставились как завороженные на раскаленное ложе углей, мощным жаром без пламени дышавших в печные своды.

Старик не спеша подложил еще пару кусков угля, уверенно пристроив их на нужное место, не глядя протянул руку назад и, когда Дан вложил несколько картошин в его похожую на железный совок ладонь, тщательно рассовал их между углями, постоял еще несколько мгновений, вглядываясь в огонь, – и опустил заслонку. После яркого света топки сразу же показалось темно, и он зажег фонарь со свечой. Так бывало каждый раз, и дети любили этот заведенный порядок.

Пчелка, сын Хобдена, парень малость не в себе, но умевший лучше всякого обращаться с пчелами, бесшумно, как тень, проскользнул в дверь. Они заметили его появление лишь по тому, как Бетти оживленно замотала обрубком хвоста.

Снаружи кто-то громко запел под моросящим дождем:

Старушка миссис Лейдинвул уж год, как померла, Но, услыхав, что хмель созрел, сдержаться не смогла:

– Только один человек на свете умел так горланить! – воскликнул старый Хобден, живо оборачиваясь.

«Ребята, с кем рвала я хмель, свежа и молода, Все нынче на уборке, и я пойду туда!..»

Дверь распахнулась и…

– Ну и ну! Видно, не зря говорят, что уборка хмеля даже мертвого вытащит из могилы! Ты ли это, Том? Том Башмачник! – воскликнул старик Хобден, опуская фонарь.

– А то кто же! Иль ты глазам своим не веришь, Ральф? – Незнакомец перешагнул порог и вошел. Он был дюйма на три выше, чем Хобден, голубоглазый, загорелый гигант с седыми бакенбардами. Они пожали друг другу руки, и дети слышали, как мощно скрипнули их жесткие ладони.

– А хватка у тебя не ослабла, – заметил Хобден. – Помнишь, как тридцать или сорок лет назад ты проломил мне башку на ярмарке в Писмарше?

– Всего лишь тридцать; и не стоит считаться, кто кому что проломил. Ты тоже не худо отблагодарил меня жердиной. Как же мы в ту ночь добрались домой? Вплавь?

– Да так, как фазан попал Джеку в карман, – немножко везения, немножко волшебства. – Плечи Хобдена затряслись от смеха.

– Значит, ты не забыл свои невинные лесные прогулки? Немножко промышляешь этим? – Гость изобразил выстрел из ружья.

Хобден ответил быстрым жестом руки, как бы ставя заячий силок.

– Да нет. Вот все, что мне осталось. В старости что можется, то и хочется. А ты что поделывал столько лет?

– Был я в Дувре, был я в Лидде — Всю я Землю перевидел!

– весело отвечал Том. – Думаю, что знаю старушку Англию не хуже других прочих. – Он повернулся к детям и заговорщицки им подмигнул.

– Держу пари, ты наслушался разных небылиц, – сказал Хобден. – Был я однажды на ярмарке в Уилтшире. Заговорили мне там зубы и обдурили на пару рукавиц.

– Поболтать везде любят. А ты здорово приклеился к своему краю, Ральф!

– Старое дерево сдвинуть – значит погубить, – усмехнулся Хобден. – А мне помирать хочется не больше, чем тебе размяться сегодня вечерком с лопатой и прессом для хмеля. Что, верно?

Верзила оперся спиной о круглый столб сушильной печи и развел руками:

– Могу пойти к тебе в работники, Ральф!

И они без лишних слов прогремели по лестнице наверх. Слышно было, как их лопаты скребли по дну сушилки, переворачивая сохнущий хмель, и скоро весь дом заполнился сладким, снотворным ароматом.