Пак с Волшебных холмов

Киплинг Редьярд Джозеф

– Я малость помогаю на хмелесушилке у мистера Спрея, – отвечал он на расспросы. – Да нет, я из местных. Знавал этот край, когда вы еще на свет не родились. Вот так-то!.. Простите, мисс, но от этой сушилки так в горле сохнет, прямо дерет!.. Благодарю.

Эллен вышла за кружкой пива, а ребята вбежали в дом – снова заколдованные Дубом, Ясенем и Терном!

Песня на три стороны

Леса, и холмы, и болотистый дол — Из этих краев я бы век не ушел! И сам я не ведаю, что мне милей: Болота,

холмы или сумрак ветвей. Я сердце оставил в чащобе глухой Меж юной рябиной и старой ольхой, Зарыл под корнями, укрыл, точно клад — И дикие стебли его сторожат.

Я мыслям позволил бродить без забот По тропам и травам бескрайних болот, Где зелен тростник и лепечут ручьи — На волю я выпустил мысли свои. А душу я отдал холмам вековым — Их спинам зеленым, бокам меловым… Где волны шумят и пасутся стада, Осталась душа моя там навсегда!

Золото и закон

Песня о пятой реке

Господь, сотворивший в Эдеме Четыре Великих Реки, Промолвил каждой: «Теки! И вот тебе Царь и Племя». Когда же он так повелел, Пришел Израиль смуглоликий, Но не было рек у Владыки, Чтоб дать Израилю в удел. И молвил ему Господь: «Швырни на землю щепоть Песка из желтой пустыни — И потечет Река, Незрима, но глубока, Вкруг тверди земной отныне, И станет народ твой впредь Этой Рекой владеть». И стало по слову Творца, И в темных жилах Земли Ручьи, змеясь, потекли, И не было им конца, И в Реку слились, чей звон Колеблет троны царей И тешит в лавке купца: Золото – имя ей. И выпустил Израиль Свой царский жезл из руки, Усевшись возле Реки, Текущей тысячи миль, То медленной, то бурлящей, То в землю вновь уходящей, И лишь ему одному Ведомо – почему.

Недаром он – господин Великой Пятой Реки, Чей плеск у него в крови, Чей звон у него в ушах, И знает лишь он один, Где стали воды мелки И что за родник иссяк В далеких южных степях. Он знает наверняка, Когда разольется Река И что за ледник сошел С далеких северных гор, И засуху, и дожди Он чует издалека, И

служит звонкий поток Ему с незапамятных пор. Он – властелин без меча, Без трона могучий правитель, В скитаниях век свой влача, Он всюду лишь гость, как встарь, Полмира – его обитель, Нигде он не государь! Лишь водами Пятой Реки, Чьи тайны столь глубоки, Владеть Израилю дано: Так было предречено.

Стояла третья неделя ноября, самый разгар охоты на фазанов. В Дальнем Лесу не смолкала пальба. Но здесь, в этой обрывистой, овражистой стороне, никто не охотился, кроме деревенских биглей, которые время от времени убегали из конуры, чтобы провести денек на воле. Дан и Уна наткнулись на пару таких вольнолюбивых псов, гонявшихся по заднему двору за кошкой. Эти бездельники были не прочь поохотиться на кроликов и охотно последовали за ребятами – сперва вдоль приречного луга, потом через ферму «Липки», где старая свинья дала им хороший отпор, и, наконец, к заброшенной каменоломне, где им удалось выгнать лисицу.

Рыжая помчалась к Дальнему Лесу, спугнув по дороге всех фазанов, спасавшихся тут от великого истребления на другом конце долины. Снова загрохотали жестокие ружья, и ребятам пришлось силой удерживать собак, чтобы они не убежали и не попали под случайный выстрел.

– Ни за что на свете не согласился бы я стать фазаном, особенно в ноябре, – сказал запыхавшийся Дан, догнав Оболтуса и ухватив его за шею. – Чему ты смеялась?

– Просто так, – ответила Уна, сидя верхом на толстобокой Флоре. – Погляди-ка! Эти глупые фазаны летят обратно в свой Дальний Лес вместо нашего, где их никто бы не тронул.

– Пока тебе самой не захотелось бы поохотиться! – Высокий старик внезапно выступил из-за кустов остролиста возле тропинки на Волатерры. Дети подпрыгнули от неожиданности, а собаки застыли в стойке, словно спаниели. На незнакомце было длинное одеяние из темного плотного сукна, подшитое и отороченное рыжеватым мехом, и он поклонился ребятам таким низким, старинным поклоном, что они невольно смутились.

– Вы не боитесь? – спросил он, глядя им прямо в глаза и слегка поглаживая свою великолепную седую бороду. – Не боитесь, что вон те стрелки, – он кивнул головой в сторону несмолкающего «пиф-паф» из долинной рощи, – могут и вас ненароком подстрелить?

– Видите ли, – начал Дан, в таких вопросах он любил быть точным, – старик Хоб… в общем, наш старый друг рассказывал, что одного из загонщиков на прошлой неделе хорошо подперчило – то есть ранило дробью в ногу. Но мистер Мейер – он любит стрелять кроликов – дал Уэкси Гарнету соверен, и Уэкси хвастался Хобдену, что за такие деньги он согласился бы и на двойную порцию.

– Он не понимает тебя, Дан! – воскликнула Уна, видя, как лицо старика побледнело и задрожало. – Не нужно было…

Она не успела договорить, как из зарослей остролиста шумно выбрался Пак и стал что-то объяснять старику длинными иностранными словами. В тот день хорошо подморозило, и на Паке тоже была длинная одежда, которая совершенно изменила его привычный вид.

– Да нет! – сказал он наконец по-простому. – Ты неверно понял мальчика. Вольный хлебопашец был только слегка ранен на охоте, по чистой случайности.

– Знаю я эти случайности! И что сделал жестокий барон? Засмеялся и проехал мимо?

– Это был не барон, а один из вашего народа, успокойся, Кадмиэль! – Глазенки Пака лукаво блеснули. – Он дал вольному хлебопашцу золотую монету, и дело было улажено.

– Еврей пролил кровь христианина, и дело было улажено?! – вскричал Кадмиэль. – Ни за что не поверю! Они его пытали?

– Никто не может быть арестован, оштрафован или казнен, пока вина его не будет доказана судом равных, – торжественно произнес Пак. – В Англии один закон и для еврея, и для христианина – закон, который был подписан в Раннимеде!