Пакет

Пантелеев Леонид

Бум! Бах! Трах!

Вдруг Зыков мне что-то сказал. Не сказал, а крикнул:

"Ай!"

Или:

"Ой!"

Я не помню.

Я повернул голову и вижу: упал мой Зыков навзничь, лежит на дороге, щека у него в крови, а нос в земле.

А сзади: бах! бах!

Я побежал. Вперед. Не могу. Не бежится. Вертаюсь тогда назад и кричу.

– Зыков!
– кричу.
– Вставай! Зыков!

А он - не встает. Не шевелится. Землю нюхает.

Хватаю его тогда за плечо. Трясу что есть силы.

– Зыков, -

говорю, - хватит трепаться! Вставай!..

Но тут над самой моей головой:

– Стой! Руки кверху!

Поднимаю я эту свою чумовую голову и вижу...

Мать честная! Вижу на мятых солдатских фуражках красные красноармейские звезды.

Сел я тогда, как помню, в самую пыль, где Зыков лежал, и говорю.

– Товарищи!
– говорю.
– Что же это? Зачем? Ведь вы же, - я говорю, своего убили!

– Брось, - говорят.
– Не вкручивай. У наших погоны не блестят.

– Да мало ли, - я говорю, - что погоны! Он все-таки свой! Он, - говорю, - наш!

– Верно, - говорят.
– Это ты правду сказал, что ваш...

А ихний взводный командир, такой чубастый парнишка, смеется и говорит.

– Эва, - говорит, - эполеты-то - с мясом вырвал. Сдрейфил, белобандит?

– Сам ты бандит, - говорю.
– я тебе, знаешь, - за оскорбление...

Я задохнулся даже. "Что, - думаю, - за черт? К своим попал, а так встречают".

Я говорю:

– Я тебе зубы пересчитаю.

Он говорит:

– Ладно. После посчитаемся. Товарищи, - командует, - убитого обыскать, а этого счетовода гони в Бандурово до комиссара.

Я тут только и понял.

– Вы что, - говорю, - думаете, я - белый?

– Нет, - говорит, - ты, пожалуй, серо-буро-малиновый.

А Зыков по-прежнему все лежит в пыли. Его поворачивают на спину, на бок и шарят во всех карманах. Говорят:

– Еще дышит.

– Ладно, - говорит взводный.
– Пускай подышит. Погода сегодня чудная.

Вынимают тогда из кармана Зыкова бумажки. Читают:

"Василий Семенович Зыков, первого эскадрона добровольческой казачьей дивизии генерала Мамонтова рядовой".

– Н-да, - говорит взводный.
– Это наш. Это по всему видно, что наш. А ну, - говорит, - на коня, хлопцы!

А мне говорит:

– А ну, солдат... Вперед - за бога, царя и отечество!

– Ну нет, - говорю.
– Я не оставлю своего товарища. Берите его с собой. Слышите?

– Извиняемся, - отвечают.
– У нас катафалка с собой не захвачено.

– Я, - говорю, - не пойду без него.

– Не пойдешь? Верно? Не шутишь? Ну, если так, то бери его сам. Неси на закукорках. Согласен?

А я - что вы думаете? Я понатужился, сграбил Зыкова в охапку и положил на плечо. Ну, тяжело, конечно, а все-таки я не упал и Зыкова не уронил и стою на своих ногах.

Ну, тут мы поехали.

Спереди едут двое на дозоре, слева еще один, справа еще один, сзади взводный на белой лошади, а посредине Зыков на мне. Конечно, ноги у меня неподкованные, и шибко бежать

я не в силах. Тем более, что мозоли, спина... Сами знаете. Я не особенно шибко иду. И невесело.

Иду я, как пьяный. Глаза закрываются, ноги шатаются... И все время, тем более, на коней натыкаюсь. Все время меня окрикивают:

– Эй! Беляк! Лошадей не пугай... Чучело!

Я говорю:

– Извиняюсь. Нечаянно.

И дальше иду. Мне, понимаете, все равно, что кричат. Мне не жалко. Такая в башке чепуха, что и думать не хочется.

Думаю только, что чепуха. Чепуха такая, что ужас! Ужас, какая чепуха! Ведь это представить надо: буденновец к Буденному в плен попал!

А все-таки мне спокойнее.

Свои ведь, черт подери! Ведь свои все-таки, со звездочками. Разве я надеялся, что увижу своих, со звездочками? Нет, никогда не надеялся.

А сбоку копыта стучат. И в голове стучит. И на плече Зыков поминутно вздрагивает.

"Ах, - думаю, - бедняга Зыков! Погиб ты, - думаю, - не за медную пуговицу. И не увидал ты мечту своей жизни, товарища Буденного".

Но я не могу. Я чуть не падаю. Чуть под копыта не попадаю.

Слышу - сбоку смеются:

– Эх, солдат! Мало ты каши ел. Видно, белая каша не очень-то жирная. А?

А я и сказать ничего не могу. Даже выругаться как следует не могу. Я прямо падаю.

Тогда говорит кто-то сбоку:

– Давай, - говорит, - солдат, клади свово друга моему коню на загривок.

Я положил. Я, помню, "спасибо" сказал и взвалил своего бедного Зыкова на теплую лошадиную шею. Ну, он повис и руки свесил. А я дальше пошел.

Уже темно стало. Уж звезды наверху замигали, когда мы въехали в село Бандурово, Марьевской волости, Луганского уезда.

И помню, что мы на каком-то дворе долго чего-то ждали. Тут часовые стоят, тут Зыков лежит на земле у колодца, а я на корточках рядом сижу и плачу.

Может быть, у меня нервы расстроились, может быть, я устал, но мне тяжело было, товарищи, смотреть, как помирает мой друг.

Он дышал еще. Но так, знаете, - невесело и нечасто. Вздохнет, замычит, головой поерзает - и снова молчит. И кровь уже не идет с виска. А это худо.

Я говорю:

– Зыков!

А он молчит. И глаз не открывает. И ушами не шевелит.

Я говорю:

– Зыков!.. Да брось!.. Не журысь!
– говорю.
– Все ладно будет. Ошибка ведь вышла. Ведь это наши, буденновцы, - говорю, - со звездочками. Завтра мы, - говорю, - Зыков, сами наденем звездочки и пойдем до Буденного знакомиться. Вот я тогда и скажу: "Товарищ Буденный, позвольте вам познакомить мово друга Василия Семеновича Зыкова. Он - первый герой на нашем земном шаре..." Зыков, ты слышишь? А Буденный тебе ответит: "Да, - скажет, хороший ты парень и вид у тебя боевой, но только служить тебе не у белой сволочи, не у Деникина, а в особом отряде товарища Заварухина". И пошлет тебя к нам в часть. Ты хочешь, - говорю, - Зыков, к нам в часть?