Палаццо Форли
Шрифт:
Настала суббота, день открытия масляницы и ее маскарадных гуляний во всей Италии. С восхода солнца улицы и набережные Флоренции представляли необыкновенное зрелище: вместо их ежедневного оживления, вместо народа, идущего по делам, торгующего, продающего и покупающего, — вместо экипажей, развозящих по городу любопытных путешественников и ленивых туземцев, тишина и пустота господствовали всюду. Лавки были заперты, мостовая выметена; на окнах и балконах домов появились драпировки, самые разнообразные и разновидные, смотря по богатству и званию владельцев: где простые бумажные ткани ярких цветов, где тяжелый штоф весь в отливах, по местам даже дорогие затканные арацци (то есть ковры, известные под общим названием гобеленов), нарочно сберегаемые для торжественных случаев и переходящие из рода в род через много поколений. Свежие цветы и густая зелень переплетались гирляндами меж этих импровизированных
Но вот начались и отошли обедни, вот полдень прозвучал на башнях и колокольнях всего города, пробив прежде на древних часах, стерегущих Флоренцию с массивной башни Палаццо-Веккио. Раздался пушечный выстрел, возвещающий начало карнавала, — и Лунг-Арно, с прилегающими к нему улицами и набережными, начал оживляться, наполняться. Еще несколько секунд, и по нем распространилось уже многочисленное корсо, то есть гулянье; это корсо закипело народом, зашумело каретами, колясками, каррами и кариолками всех разрядов и форм… Катанье образовалось, ряды устроились, потянулись, карнавал был в ходу! Вот маски… вот маски!.. сперва поодиночке и будто робко, потом все больше и многочисленнее, выползают они из боковых улиц, выходят из домов и, наконец, завоевывают все пространство между рядами и сами уже выезжают в каретах, фургонах, колясках и дрогах. Все, что есть движущегося и дышащего в городе, высыпало на масляницу. Всякое ремесло брошено, всякое занятие и дело забыто, всякая забота отложена: карнавал начался, Италия гуляет!..
Гуляет бедность, обвешанная пестрыми живописными лохмотьями.
Гуляет богатство и знатность, то зрителем в гербованных экипажах, то веселым участником народных забав, перерядившись и замаскировавшись и как школьник, сорвавшийся с учебной скамьи, наслаждаясь бурно и шумно редким удовольствием своего полуинкогнито, освобождающего от светских обязанностей.
Гуляют молодость и красота, чтоб показаться и понравиться, чтоб возбудить восторг и похвалы. Гуляют старость и безобразие, чтоб забыть себя, занявшись другими.
Все на улице, все около пространства, предоставленного широкому разгулу масляницы; едва внутри домов и жилищ осталось кому стеречь их. Умри кто-нибудь в этот день, ему придется ждать и савана, и гроба, и, пожалуй, погребальные свечи потухнут около покойника, если он бессемейный сирота, потому что никто не останется возле него — охранять его последний сон на земле.
У каждого окна, каждого дома головы зрителей теснятся и выглядывают одна над другою. Богатые приглашают к себе своих знакомых и гостей; бедные и промышленные отдают внаймы каждый закоулок каждого угла своего, и огромные деньги, безумные цены предлагаются богатыми путешественниками за местечко на выгодном месте, чтоб не иметь солнца в глазах или быть хоть немного защищенным от пыли, образующейся густыми столбами и облаками, так что после пяти минут катанья или хожденья всякий выбелен и напудрен с ног до головы.
Народ, однако, представляет самое любопытное, самое оживленное зрелище. Все возрасты участвуют в огромном маскараде: всякий копил и сберегал заранее, по средствам и силам своим, чтоб купить или нанять себе костюм на карнавал. Иная девушка полгода отлагала в сторону по медной монете, чтоб заветный день явиться «far corso» (показаться на корсо) в золотой парче средневековой дамы, или в кружевах и блестках напудренной пастушки. Иной разносчик несколько месяцев не ел и не пил, чтоб только ослепить своих товарищей, затмить соперников и окончательно победить свою карину, красуясь и выпяливаясь в тяжелых рыцарских латах, или задыхаясь под величественною чалмою и меховою шубою турецкого паши на театральный лад.
Другие вместо одежды обвеяны со всех сторон короткою туникою из разноцветных перьев и вместо костюма вымазаны сажею, желая представить негров и индейцев.
Вот открытая карета, или огромный шарабан: он наполнен одними женщинами, все молодыми и хорошенькими; на них круглые пуховые шляпы с пунцовыми или оранжевыми перьями, черные бархатные корсеты, кисейные
Вот другой шарабан, набитый настоящими или мнимыми крестьянками, в различных живописных одеждах Тосканы и Римской области; лица их скрываются под черными масками — знак, что они хотят сохранить инкогнито. И пешеходы отличаются: за перуанским кациком идет швейцарец или тиролец в остроконечной шляпе, украшенной лентами и павлиньим пером, а там — испанец, весь в бубенчиках и галунах, с гитарою в руке, напевающий отрывки и мотивы из россиниевского Фигаро. Все народы пяти стран света и все века, от мироздания до нашего времени, имеют представителей в этом пестром собрании.
Чаще всего попадаются маски в костюме арлекинов, пульчинеллей, паяцов, пьеро и прочих типов настоящей простонародной итальянской комедии; эти любимые костюмы появляются целыми толпами, то пешком, прыгая, танцуя, кувыркаясь, притоптывая во всю мочь, то шумным поездом в четвероместных колясках или огромных каррах, где их умещается несчетное множество: одни сидят с кучером, или сами правят лошадьми, другие на запятках, третьи на лошадях, на колесах, сидя, стоя, вскарабкавшись, как и куда ни попало, без разбора, без порядка, без числа… и все это кричит, поет, интригует, витийствует, кукарекает петухом, мяучит кошкою, свистит соловьем, рычит леопардом… Нет крика, нет животного, который бы не был перенят и усвоен в этот день этими безумно-веселыми ватагами: от птицы поднебесной до зверя лесного, все служит образцом, все пригодилось в оригинал, всему подражают, лишь бы прибавился новый шум к общему, лишь бы одним свистом, одним тоном, одним странным звуком более могло быть в этом диком концерте, в этом шабаше ведьм, в этом необъяснимом, неповторяемом смешении стольких звуков, тонов, голосов и завываний!
Не одним ушам достается, и глаза едва защищаются от ослепления, потому что вся толпа в общности и каждый человек порознь, в маске он или нет, все вооружены мелкою или крупною дробью из обсахаренного теста, все держат в руках знаменитые свои конфетти, мучные шарики, или просто пригоршни муки в бумажках, и без остановки, без пощады бросают эти шарики, сыплют эту муку на всех встречных, в кареты, в лица, под шляпы, под маску один другому. Обмен этих конфетти не перестает между гуляющими, из экипажей бросают их в толпу, из толпы с лихвою возвращают экипажам; проезжие и проходящие перебрасываются градом конфетти с балконов домов, из самых верхних этажей сыплется мучной дождь на несчетные головы, роящиеся и толкающиеся внизу. Чтоб спасти свои лица от этой артиллерии, почти все замаскированные особы, как дамы, так и мужчины, на балконах или в экипажах, прикрываются либо черными полумасками, либо настоящими забралами из тонкой проволоки. Мужчины, большею частью, надевают сверх платья широкие блузы из небеленого полотна и вместо обыкновенных шляп у них большие пуховые, с круглыми полями — предосторожность необходимая, чтоб быть хоть немного защищенными от пыли, муки и прочих неудобств искусственного урагана. Иногда, если едет прекрасная дама, или просто дама, которую хочет уважить кто-нибудь, знакомый или незнакомый ей, взамен мучных шариков подаются свежие фиалки, связанные в букетик, или настоящие конфеты, или стихи. Те, кому нужно, умеют воспользоваться благоприятным случаем и в искусно отделанном сюрпризе подают письма, признания, уведомления… Иногда случается злой эпиграмме или едкой сатире спрятаться под невинною оболочкою конфетных бумажек и в таком виде достигать до назначения. Но эти случаи редки: надо, чтоб личная вражда или тайное мщение были побуждением отчаянной дерзости, скрывающейся под личиною шутки, чтоб вернее укольнуть предмет своей неприязни и безопасно разделаться с ним; из удовольствия язвить никто не решится на такую попытку. Вообще итальянцы не злы и не нападчивы, а во время карнавала они созданы только для веселья.
Нередко у дверец карет появляются говорливые маски, которые учтиво заводят речь с едущими дамами, садятся на пустое место, если им позволят, и смешат своею веселою, смелою, остроумною болтовнёю, никогда не забывая требований приличия и уважения. Лучший признак давней образованности этого народа то, что он даже в полном разгаре своих любимых забав никогда не переступает границы позволенного, умеет шутить без наглости, смеяться и буффонить без неприличия. Дерзость, сказанная или сделанная во время карнавала, такая же неслыханность, как пьяница в этой толпе: вино дешево и хорошо, — все пьют, но никто не напивается.