Палач
Шрифт:
– Парни на резерв ходили, – сказала Нина и улыбнулась, довольная произведенным эффектом. Резервом называли государственное стратегическое хранилище, которое находилось на территории воинской части в пятидесяти километрах от их Васильевки, в глухой тайге. Еды там было столько, что хватило бы на несколько лет и Екатеринбургу.
Руслан рассовал банки по карманам армейских штанов и осторожно понес тарелку, стараясь не расплескать ни капли. На их тумбочке уже расположился сосед Руслана – его ровесник Егор Лютиков, белобрысый здоровяк с добродушным широким лицом.
– О, че-т я тебя не заметил, –
– Ничего, сиди, – остановил его тот и сел на кровать, положив тарелку на колено, на давно приспособленную для этого дела книжку стихов А. Блока.
– Ты на дровах сегодня? – спросил Лютик.
– Ага. А ты?
– Да за зерном ходили на элеватор. Завтра, кстати, тебя пошлют.
– Да и хрен с ним, – равнодушно сказал Руслан, хотя не очень обрадовался: элеватор был в паре километров от деревни, в отличие делянки в двух шагах, где рубили дрова.
За окном вдруг раздался слышный даже сквозь двойные стекла и занавеси-одеяла истошный утробный вой чертова пса. В спортзале сразу заговорили громче, так что уровень шума заметно вырос – люди непроизвольно хотели заглушить вой за окном.
Руслан начал торопливо хлебать суп, пока он не остыл. Когда в миске осталось меньше половины, а голод уже немного отпустил, Руслан стал есть медленнее, все чаще бросая взгляды на все еще стоящих понуро в очереди женщин. Блин, что за дрянь! Все какие-то тощие, облезлые… Кожа и кости. Руслан как-то листал журнальчик, уцелевший с тех еще времен, – вот где бабы так бабы! И сиськи, и жопа – то, что надо! А на здешних заморышей и смотреть-то тошно… Но приходится довольствоваться тем, что есть.
Он переводил взгляд с одной на другую, пока не остановился на Лизке Приходько. Эта худая, такая же, как все они тут, но хоть в кости широка. И он еще ни разу с ней не спал. К тому же она молодая совсем, лет двадцать пять, не больше, а детей уже двое. Муж, Васька Приходько, пропал два года назад, оставив ее с двумя пацанами – одному пять, второму три года.
«Тоже дура – двоих родить, – думал Руслан. – А какое мне дело, вообще-то… Лишь бы дала. Хотя куда она денется?»
То, что она «даст», он почти не сомневался. Двое детей – это уже приговор. А еще среди местных женщин ходили слухи, что детям жизненно нужна рыба. Что-то там в ней есть, для мозга, кажется… Так это или нет, Руслан не знал, да ему было на это наплевать. Но он знал, что для баб с детьми рыбные консервы были чуть ли не фетишем.
Руслан доел, сходил в санузел помыть миску с ложкой и, вернувшись, растянулся на кровати. Через полчаса, когда уже перестали стучать о миски ложки по всему спортзалу, он достал из тумбочки одну из припрятанных банок и сунул ее в карман.
Он встал, потянулся и ленивой походкой пошел в нужный ему коридор между кроватями. По дороге он останавливался переброситься парой слов с парнями, с которыми был на короткой ноге. И ловил на себе жалобные, просящие взгляды матерей. Ради таких моментов он готов был многое отдать. Но сегодня у него другая цель.
Руслан дошел до нужной кровати и откинул полотняный полог. Старшего мальчика не было, видно, забился в какой-то угол подальше от взглядов взрослых поиграть с такими же сопляками. Лизка сидела
– Лиз, привет, – небрежно бросил Руслан. – У тебя соли случайно нет?
Это была такая шутка, придуманная кем-то из местных остряков из молодежи, – спросить у будущей «невесты» что-нибудь, чего у нее точно нет. Почему-то особо забавным казалось спросить именно продукты, ради которых женщины и ложились под них.
Не дожидаясь ответа, Руслан сунул руку в карман и показал бок консервной банки.
Лиза покраснела как девчонка, сглотнула и кивнула, не глядя в глаза парню. Она сделала движение рукой, и Руслан отдал ей оплату.
– Два раза, – предупредил он ее. – Еще завтра…
Лиза опять молча кивнула.
Она торопливо встала, почти враждебно отстранив от себя нахохлившегося на чужого «дядю» мальчишку, и негромко сказала в занавеску через проход:
– Баб Лена, присмотришь за Генкой?
Из-за пестрого покрывала выглянула сморщенная старушонка и, так же не глядя на Руслана, кивнула:
– А чего ж не погляжу… Иди, милая, куда тебе надоть…
От этого молчаливого понимания и того, что ни старая, ни молодая ни разу не посмотрели ему в глаза, Руслан почувствовал, как злость поднимается откуда-то из живота в голову.
«Ну, сука, погоди!» – думал он, широко шагая по коридору на третьем этаже. Фонарь в его руке раскачивал длинные тени по полу и стенам. Тут никто не жил: слабенький котел не прокачивал на такую высоту жидкость в трубах отопления, и такие, как Руслан, пользовались опустевшими классами для своих нужд. Мебель давно пожгли на дрова. Руслан в классе физики постелил матрас и одеяло с подушкой – это было его «лежбище», как он его называл. Водил сюда женщин, когда было еще тепло на улице, как сейчас, или приходил, когда хотел побыть один.
Он открыл дверь кабинета ключом и приказал застывшей в двух шагах Лизе:
– Ну, уснула, корова? Давай заходи!
Руслан запер дверь изнутри и повернулся к женщине, которая опять замерла столбом:
– Чо встала, сука? Раздевайся давай!
И, видя, как она покорно стянула через голову свитер, а потом вышла из юбки, переступив белыми стройными ногами через ткань, еще больше распалился и налился злобой.
– Давай, давай! Шевелись, ну!
И, глядя, как она медленно, с неохотой снимает с себя последнее, стал торопливо раздеваться сам.
– Ложись… Ноги раздвинь… Да выше поднимись, куда я лягу?! – командовал он, наслаждаясь ее растерянностью, обреченностью и краской стыда на щеках, видной даже в тусклом свете лампы.
Он уже стоял на коленях между ее бесстыдно раздвинутых ног, готовый навалиться всей массой и сжать, стиснуть, сдавить ее, чтобы сделать как можно больнее, подчинить и еще больше унизить… И вдруг почувствовал липкий ужас, сковавший его. Он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, ему казалось, что воздух стал твердым, состоящим из прямоугольных кусков, кое-как, в беспорядке втиснутых друг в друга. Если бы это продлилось на несколько минут дольше, он задохнулся бы, наверное.