Палач
Шрифт:
Палач внимательно посмотрел на супериора.
— Я уже слышал, как ты произнес имя Гальчини. Ты сделал это с умыслом. Значит, тебя привела сюда его тень?
— Мне так хотелось с тобой поговорить. Но ты меня упорно избегал. А мне нужно многое тебе сказать. От этого зависит жизнь достойных людей.
— Все, что связано с Гальчини, чаще приносит мне боль и душевные страдания, — склонив голову, признался Гудо.
— Но иногда ты вспоминаешь о нем с благодарностью.
— Я бы не назвал эти воспоминания благодарностью.
— Он не всегда был таким. Суровое время и подлые люди заставили его укрыться
— Он никогда не рассказывал о себе.
— Это была не его собственная тайна. Это тайна лучших людей.
— Тамплиеров, — выпалил палач и не мигая уставился на старика.
Тот отломил кусок хлеба и стал его тщательно разжевывать. Затем он отпил из кувшина и вытер бороду.
— Он не ошибся в тебе. Ты умный человек.
— Нет, это не так. Это он сделал меня таким. Сделал благодаря своей невероятной жестокости и величайшим знаниям. Этот старик до последних дней жизни казался железным как телом, так и душой. И каждый день рядом с ним был адом.
— Он знал, что делал.
— Знал? Да уж… Гальчини знал, что он в полной безопасности только в подземелье Правды, где своей мантией, словно щитом, его прикрывал помешанный на пытках епископ. Он имел большое влияние на этого кровавого старика. Но Гальчини нужно было сохранить, а главное, передать свою тайну. Теперь я знаю, что это была не его тайна. И он выбрал меня. Меня всегда легко разыскать. Любой укажет на палача с лицом, от которого даже сам сатана отворачивается.
— И ты знаешь, что это за тайна? — Старик отломил еще кусок хлеба.
— Я догадываюсь, что она заключена в документах, помеченных крестами тамплиеров. А документы эти находились в черном кожаном мешке. Мэтр показывал мне некоторые книги. Наверное, епископ был очень удивлен, когда после смерти своего любимца Гальчини обнаружил в его тайнике этот мешок. Скорее всего, он до последнего дня жизни пытался вычитать что-то очень важное в документах Гальчини.
— Он никогда бы не смог этого сделать. Некоторые тайные знаки неизвестны даже мне — последнему рыцарю тамплиеров.
— И что же тебе до этого черного мешка? — удивился Гудо.
— Я знаю, где его место. И он должен быть там. Такой приказ нам отдал последний магистр — Жак де Моле. Мы с Гальчини были тогда самыми молодыми рыцарями ордена бедных братьев Христа из храма Соломона. Но своим умом и воинской доблестью мы снискали уважение наставников. И нас посвятили во многое тайное. Великий магистр учел, что молодых рыцарей, возможно, не арестуют. И нам действительно удалось избежать ареста, а затем скрыться в чужих землях. Но наши пути разошлись. Храмовников люто преследовали почти во всех христианских странах. Однако у нас была тайная переписка, и мы знали друг о друге многое.
— Гальчини никогда об этом не говорил.
— Он не мог тебе этого рассказать. Тогда и твоей жизни угрожала бы опасность.
— Моя жизнь ничего не стоила.
— Жизнь каждого человека — большая ценность. И мы, храмовники, оберегали каждую душу. Начиная с тех славных времен, когда мы первыми стали сопровождать паломников в святую землю. Мы бились насмерть, защищая жизнь и имущество пилигримов, идущих в святую Иерусалимскую
— Эти тайны и знания находятся в черном мешке Гальчини?
— Это только часть. Но значительная часть.
— И ты, старик, решил, что этот мешок у меня?
Доминик с надеждой посмотрел на палача.
— Ты ошибся, старик. А сейчас тебя ждет позорный столб на рыночной площади.
Гудо стоял у края помоста, в центре которого высился позорный столб. У столба сидел старик супериор; его руки, скованные цепью, были высоко подняты. Как и положено по закону Витинбурга, старик был обнажен.
«Хорошо, что сейчас теплые летние ночи, — подумал палач. — Вот только комары здорово над ним поработали».
Был уже полдень, но ни судьи, ни писца все еще не было. Гудо послал за ними своего помощника, однако и это не ускорило прибытия законников.
Народ, который собрался поутру, не выразил ни сочувствия, ни осуждения супериору флагеллантов. Только озорники мальчишки, которым было лет по десять, швырнули в старика пару камней и с десяток гнилых овощей. Но не поддержанные взрослыми, они утратили интерес к этому действию и смирно сидели на камнях площади, с нетерпением ожидая ударов палача.
Старик молчал, зная правила наказания позорного столба, но его взгляд неотрывно был направлен на фигуру палача.
Его взгляд был прикован к фигуре палача.
Наконец появился Патрик. Рядом с ним торопливо семенил городской писец. У последнего был такой вид, будто его оторвали от очень важного дела. Он еще издалека крикнул: «Начинай!» — и махнул рукой.
Гудо поднялся и сбросил с плеч плащ. В его руке был свернутый кольцами кнут, сплетенный из кожи годовалого быка. Палач отошел на нужное расстояние и примерился, распуская кнут.
На помост взобрался писец. Растерянно посмотрев на свои пустые руки, он, казалось, только сейчас обнаружил, что даже не взял бумагу с приговором. Недолго думая, он стал громко кричать, обращаясь к нескольким десяткам собравшихся ротозеев:
— Высокочтимый судья города Витинбурга Перкель, согласно слову Божьему и справедливому закону, приговорил супериора флагеллантов Доминика к двадцати ударам кнута за действия, которые привели к нарушению городских порядков! Или за бездействие… Вот так… Палач, знай свое дело. — Набрав в грудь воздуха, он крикнул: