Палачи и казни в истоии России и СССР
Шрифт:
В России до XIX века первым нормативным актом, регламентирующим деятельность палачей, был «боярский приговор 1681 г.», по которому в палачи назначались охотники (добровольцы) из посадских и вольных людей. При отсутствии охотников посадские обязаны были выбирать из «самых гулящих людей, чтобы во всяком городе без палача не было».' Охотников стать палачами было мало, и во многие города палачей для исполнения казней приходилось командировать из столицы. Указом Сената от 10 июня 1742 г. было установлено нормативное количество палачей. В столице их должно быть три, в губернских городах — по два, а в уездных — по одному. Жалованье палачам полагалось давать из «государевой казны, из разбойного приказа» (Уложение 1649 г.). По указу 15 марта 1798 г. палачей, отставленных от должности по старости или болезни, приказано было распределять на жительство в 60-верстном расстоянии от губернского города для пропитания посильными трудами или отдавать на попечение родственников.
Хронический дефицит палачей приводил порой к курьезам. Так, в 1804 г. вся Малороссия осталась всего с одним штатным палачом. Генерал-губернатор Куракин направил в Санкт-Петербург
Однако и повышение жалованья не вызвало притока желающих стать палачом, а ведь в России нищих и голодных хватало. Ни одного добровольца, пожелавшего записаться в палачи, ни в Москве, ни в Санкт-Петербурге так и не нашлось. Из-за дефицита палачей Государственный совет в декабре 1833 г. постановил избирать «в сию должность из осужденных решениями уголовных палат в ссылку в Сибирь и к наказанию плетьми, освобождая таковых от присужденного им телесного наказания». Через три года Государственный совет уточнил, что «если бы никто из них не изъявил желания быть заплечным мастером, то предоставить губернским правлениям назначать из присужденных к отдаче в арестантские роты, по их на то согласию, или вольнонаемных. В случае же отсутствия желающих помещать в палачи насильно из преступников, названных в положении 1833 г.». Против воли нельзя было отдавать в палачи больше чем на три года.
Жалованья «мобилизованным» палачам не полагалось, но на их питание отпускалась двойная норма арестантских кормовых денег. Им выдавалась также арестантская одежда. Для властей оказались неожиданными и неприятными жалобы посетителей пересыльных тюрем, где исполнялись наложенные судом телесные наказания и куда приходила масса народу для прощания с родственниками перед их отбытием в Сибирь. Посетителей шокировал внешний вид палачей, встречающихся им в тюремных коридорах. Палач, возвращающийся с экзекуции, был похож на мясника со скотобойни: окровавленные руки, кровь, стекающая по фартуку, брызги крови на лице, в руках кнут и другие палаческие инструменты. Когда такой «мастер» в сопровождении конвоя неожиданно встречался в полутемном коридоре, впечатление от встречи было не самое лучшее. После таких жалоб петербургскому и московскому обер-полицмейстерам для палачей во всех тюрьмах были построены особые помещения в тюремном дворе, устроенные так, чтобы исключить возможность их случайной встречи с заключенными или посетителями тюрьмы. Жили палачи при тюрьмах в отдельном от арестантов помещении. Кандидаты в палачи учились мастерству у опытных «коллег». Орудием наказаний были кнут, плеть, палки, розги, кошки, линьки, батоги и клейма. Обучение порке кнутом требовало около года ежедневных занятий. Поэтому человек, записавшийся в палачи, сначала проходил довольно долгое и напряженное обучение в тюрьме на манекене и лишь после получения некоторых навыков начинал привлекаться к участию в настоящих экзекуциях. Какое-то время он действовал в качестве помощника палача, привыкая к обстановке застенка, крови и крикам истязуемых. Постепенно ему поручали выполнять несложные действия, например порку плетью, но до кнута допускали далеко не сразу. Для ежедневных учебных занятий существовали специальные кнуты. Их отличие от настоящих экзекуционных состояло в том, что для учебного кнута использовался мягкий (непросолённый) «язык». От человеческой крови настоящий просолённый «язык» быстро размягчался; после каждого удара его надлежало тщательно протирать рукой или тряпкой. Но обычно больше 10–15 ударов «язык» не выдерживал, и его меняли на сухой. Использованные «языки» шли на учебные кнуты.
Обычно кнуты и другой «инструмент» хранились в том же помещении, где жили палачи. Но в июле 1832 г. один из московских палачей продал за 500 рублей два настоящих кнута. Эти кнуты купил у посредника князь Экмюльский, сын французского маршала Даву, единственного маршала Наполеона, который не проиграл ни одного сражения. Князь тайно вывез кнуты за границу, где демонстрировал их как русскую диковинку, чем произвел в Париже настоящий фурор. Император Николай I был чрезвычайно разгневан происшедшим. Он повелел ужесточить правила хранения палаческого инвентаря. Во всех тюрьмах были устроены специальные опечатанные шкафы для хранения палаческих инструментов. Они выдавались катам под запись в особом журнале. Было запрещено вышедший из употребления инструмент хранить, дарить, продавать и даже просто показывать кому-либо. По списании инструмента его снимали с инвентарного учета и
В сибирских каторжанских тюрьмах, в которых сидели закованные в кандалы самые опасные преступники империи, проблем с палачами было меньше. В палачи набирали каторжан, приговоренных к жестоким телесным наказаниям, т. е. к таким, которые вполне могли привести к смерти. В такой ситуации отмена наказания за согласие стать палачом была единственным шансом выжить. Это подтверждает судьба восьми каторжан, бежавших в 1801 г. из тюрьмы в Уссурийском крае. Каторжане переправились через реку Амур и стали грабить приграничные китайские деревни, используя свои цепи в качестве смертельного оружия. Грабителей с рваными ноздрями задержали лишь с помощью воинского подразделения, но не казнили, а передали российским властям. В России беглецов приговорили к телесному наказанию, но через год из восьми в живых оставался лишь один — тот, кого завербовали в палачи.
В качестве типичного представителя когорты дореволюционных российских палачей можно назвать известнейшего палача сахалинской каторги Комлева. Комлев — костромской мещанин, из духовного звания, учился в училище при семинарии. В 1875 г. он был осужден за «денной» грабеж с револьвером на двадцать лет. В 1877 г. бежал с Сахалина, но в самом узком месте Татарского пролива, почти достигнув материка, был пойман гиляком, получил 96 плетей и двадцать лет прибавки к сроку. В те жестокие времена палачам работы было много, и палачу, тоже сахалинской знаменитости, Терскому, потребовался помощник. В тюрьме бросили жребий: кому идти в палачи. И жребий выпал Комлеву. В 1889 г. Комлев совершил еще одну попытку побега, но был снова задержан, получил 45 плетей и добавку к сроку заключения 15 лет. Более бежать он не пытался. Невысокого роста и не очень сильный физически, Комлев, однако, был чрезвычайно ловок и сноровист. Владение кнутом он превратил в искусство. Вся каторга знала, что за порку палач берет деньги, но администрации так и не удалось доказать, что в зависимости от полученной взятки Комлев бьет сильнее или слабее, чем «положено».
Поразительный случай, отмеченный во многих каторжанских преданиях, произошел в 1892 г., когда Комлеву пришлось наказывать плетью двух беглецов — Губаря и Васильева. Эти каторжане, уйдя в побег, взяли с собой заключенного — «корову», которого предполагали съесть в пути. После поимки беглецов в мешке Губаря было найдено обжаренное человеческое мясо. Факт людоедства вызвал чрезвычайное негодование каторжан, и они собрали 15 рублей палачу, чтобы тот во время экзекуции запорол Губаря насмерть. Поскольку людоедство Васильева осталось недоказанным и сам он его всячески отвергал, последнего по решению каторжанских авторитетов было разрешено оставить в живых. Комлев деньги взял и пообещал, что забьет Губаря кнутом независимо от того, к какому количеству ударов тот будет приговорен. Администрация каторги узнала о подкупе палача и постаралась помешать запланированному убийству. Губарь и Васильев были приговорены к сравнительно мягкому наказанию — 48 ударам кнута. Смертельным считалось наказание в 200 и более ударов кнутом, поэтому молодым и здоровым мужчинам перенести подобное наказание было вполне по силам. За экзекуцией наблюдали несколько представителей администрации каторги, и все они сошлись во мнении, что палач работал с одинаковым усердием. Однако результаты порки оказались различны. Губарь после экзекуции был унесен в лазарет и через три дня, не приходя в сознание, умер, а Васильев самостоятельно ушел в тюрьму и прожил еще много лет.
Исследователь каторги Влас Михайлович Дорошевич, бывший на Сахалине и встречавшийся с Комлевым, приводит некоторые факты, характеризующие палача. «Докторов, присутствовавших при наказаниях, поражало озлобление и утонченное мучительство, которому Комлев подвергал своих жертв. Комлев как бы смаковал свое могущество. На экзекуции он надевал особый костюм: красную рубаху, черный фартук, высокую черную шапку. И крикнув: «Поддержись!» — медлит и выжидает, словно любуясь, как судорожно подергиваются от ожидания мускулы у жертвы. Докторам приходилось отворачиваться и кричать: «Скорее! Скорее!», чтобы прекратить это мучительство. «А они меня мало бьют? Всю жизнь из меня выбили», — говорит Комлев, когда его спрашивают, почему он так «лютеет», подходя к разложенному на кобыле человеку.
За покушение на жизнь конвойного или сотрудника администрации каторги заключенные приговаривались к повешению, поэтому помимо порки палач приводил в исполнение и смертные приговоры. Комлев лично повесил 13 человек. Чем-то действительно страшным веет от этого человека, который выкладывает по пальцам, «сколько их всего было», — вспоминал Дорошевич: — «Сначала один в Воеводской… потом еще два в Воеводской… Двух в Александровской… Да двух еще в Воеводской… да еще один… да еще три… да еще один… да еще один… Всего мною было повешено 13 человек». И было жутко, когда он рассказывал мне подробно, как это делал. Рассказывал монотонно, словно читал по покойнику, не говорил ни «казнимый», ни «преступник», а понижая голос: «Первым был Кучеровский. За нанесение ран смотрителю Шишкову его казнили в Воеводской, во дворе. Вывели во двор 100 человек, да 25 из Александровской смотреть пригнали. На первом берет робость, как будто трясение рук. Выпил 2 стакана водки… Трогательно и немного жалостливо, когда крутится и судорогами подергивается… Но страшнее всего, когда еще только выводят, и впереди идет священник в черной ризе, — тогда робость берет…По вечерам было особенно трогательно, когда выходишь, бывало, все «он» представляется». После первой казни Комлев пил сильно: «Страшно было. Но со второй привык и ни до казни, ни после казни не пил. Просят только: «нельзя ли без мучениев». Белеют все. Дрожат мелкой дрожью. Его за плечи держишь, когда на западне стоит, а через рубашку чувствуешь, что тело холодное. Махнешь платком, помощники подпорку и вышибают». Какой ужасный и отвратительный человек, скажете вы. А я знал женщину, ласками которой он пользовался. И у этой женщины еще был мужчина, который избил ее и отнял подаренные Комлевым две копейки» (8).