Палачи и казни в истоии России и СССР

Игнатов Владимир Дмитриевич

«Корректировку» и «редактирование» протоколов, в большинстве случаев, ЕЖОВ производил, не видя в глаза арестованных, а если и видел, то при мимолетных обходах камер или следственных кабинетов. При таких методах следствия подсказывались фамилии. По-моему, скажу правду, если, обобщая, заявлю, что очень часто показания давали следователи, а не подследственные. Знало ли об этом руководство наркомата, т. е. я и ЕЖОВ? — Знали. Как реагировали? Честно — никак, а ЕЖОВ даже это поощрял. Никто не разбирался — к кому применяется физическое воздействие. А так как большинство из лиц, пользующихся этим методом, были врагами — заговорщиками, то ясно шли оговоры, брались ложные показания и арестовывались и расстреливались оклеветанные врагами из числа арестованных и врагами — следователями невинные люди. Настоящее следствие смазывалось… Сознательно проводимая ЕЖОВЫМ неприкрытая линия на фальсифицирование материалов следствия о подготовке против него террористических актов дошла до того, что угодливые следователи из числа «колольщиков» постоянно добивались «признания» арестованных о мнимой подготовке террористических актов против ЕЖОВА» (13).

О правилах ведения следствия в МГБ СССР в послевоенную бытность Абакумова министром свидетельствуют выдержки из его

доклада Сталину в 1947 г.: «…4. При допросе арестованного следователь стремится добиться получения от него правдивых и откровенных показаний, имея в виду не только установление вины самого арестованного, но и разоблачение всех его преступных связей, а также лиц, направлявших его преступную деятельность, и их вражеские замыслы… Когда арестованный не дает откровенных показаний и увертывается от прямых и правдивых ответов на поставленные вопросы, следователь, в целях нажима на арестованного, использует имеющиеся в распоряжении органов МГБ компрометирующие данные из прошлой жизни и деятельности арестованного, которые последний скрывает. Иногда, для того чтобы перехитрить арестованного и создать у него впечатление, что органам МГБ все известно о нем, следователь напоминает арестованному отдельные интимные подробности из его личной жизни, пороки, которые он скрывает от окружающих, и др… 7. В отношении арестованных, которые упорно сопротивляются требованиям следствия, ведут себя провокационно и всякими способами стараются затянуть следствие либо сбить его с правильного пути, применяются строгие меры режима содержания под стражей. К этим мерам относятся: а) перевод в тюрьму с более жестким режимом, где сокращены часы сна и ухудшено содержание арестованного в смысле питания и других бытовых нужд; б) помещение в одиночную камеру; в) лишение прогулок, продуктовых передач и права чтения книг; г) водворение в карцер сроком до 20 суток. Примечание: в карцере, кроме привинченного к полу табурета и койки без постельных принадлежностей, другого оборудования не имеется; койка для сна предоставляется на 6 часов в сутки; заключенным, содержащимся в карцере, выдается на сутки только 300 гр. хлеба и кипяток и один раз в 3 дня горячая пища; курение в карцере запрещено. 8. В отношении изобличенных следствием шпионов, диверсантов, террористов и других активных врагов советского народа, которые нагло отказываются выдать своих сообщников и не дают показаний о своей преступной деятельности, органы МГБ, в соответствии с указанием ЦК ВКП(б) от 10 января 1939 г., применяют меры физического воздействия… 9. В целях проверки искренности поведения арестованных на следствии, правдоподобности их показаний и для более полного разоблачения их практикуется подсада в камеру к арестованным агентов МГБ и организуется техника секретного подслушивания в камере…» (14).

На второй ступени пирамиды руководители ВЧК-ОГПУ-НКВД и Ревтрибуналов с учетом директив вождей распределяли по регионам «квоты» на казни, определяли признаки, по которым производить отбор жертв и устанавливали упрощенные процедуры следствия, суда и казней. Руководители республиканских и областных органов ВЧК-ОГПУ-НКВД, судьи и прокуроры определяли круг конкретных обвиняемых, организовывали работу следователей и палачей, выносили приговоры о смертной казни и следили за «соблюдением соцзаконности». По должности большинство из них были обязаны лично присутствовать при казнях, а многие и сами выступали в роли «исполнителей». С момента образования ЧК казни проводились практически в каждом городе и уезде. Это подтверждается документами Особой следственной комиссии по расследованию злодеяний большевиков, в которых приводятся многочисленные факты кровавых преступлений в Пятигорске, Ставрополе, Таганроге, Армавире, Харькове, Ростове-на-Дону, Луганске, Воронеже, Чернигове и многих других населенных пунктах (15). В крупных городах создавалось по нескольку «чрезвычаек» (губернские, районные, железнодорожные, морские, особых отделов и т. д.) со своими убойными застенками и палачами.

Разветвленная палаческая инфраструктура, включающая расстрельные подвалы, полигоны и места массовых захоронений, была в распоряжении карательных органов и в конце 1930-х гг. прошлого века. К настоящему времени на территории бывшего СССР Обществом «Мемориал» установлены сотни мест расстрелов и массовых захоронений жертв террора. Однако выявлена и отмечена памятными знаками лишь малая их часть. Из-за принятого в НКВД режима секретности многие места расстрелов и захоронений до сих пор неизвестны. Со временем тысячи кладбищ превратились в пустыри, распаханы, заросли лесом или застроены. До сих пор миллионы людей не знают, где погребены их родители, деды и прадеды. Наибольшая нагрузка на палачей и похоронные команды была в районе крупных городов. Так в Москве и Московской области документально установлены пять мест массовых захоронений. В 1921–1926 гг. расстрелянных хоронили на кладбище Яузской больницы, подведомственной органам госбезопасности, а в 1926–1935 гг. — на Ваганьковском кладбище. С 1934 г. до 1950-х гг. казненных кремировали в Донском крематории, и их прах захоронен на кладбище крематория.

В конце 1930-х гг., во время массовых репрессий, кладбища Москвы и Донской крематорий не стали справляться с потоком казненных, и в середине 1937 г. в Подмосковье для НКВД были выделены две новые расстрельные «зоны». Таким образом, поселок Бутово на 24-м километре Варшавского шоссе и совхоз «Коммунарка», бывшее подсобное хозяйстве НКВД, на 27-м километре Калужского шоссе, стали убойными цехами НКВД и рабочими местами московских палачей. В экспертном заключении архивной службы ФСК РФ от 06.04.1993 г. подтверждается, что в Бутово захоронено 25–26 тыс., в «Коммунарке» — 10–14 тыс. расстрелянных. Официально в Москве в 1937–1941 гг. по делам, которые велись органами НКВД — НКГБ, было расстреляно около 32 тыс. человек. Из них не менее 29 200 в 1937–1938 гг. Эти данные приведены на основании выявленных предписаний на расстрелы и актов о приведении приговоров в исполнение, хранящихся в архиве Управления ФСБ РФ по г. Москве и Московской области и в Центральном архиве ФСБ РФ (16).

Сколько людей на самом деле расстреляно и захоронено на этих «зонах», неизвестно. Некоторые исследователи считают, что число казненных в Бутово доходит до 90 000, а на Коммунарке — до 30 000 человек. Имеются также устные свидетельства о массовых захоронениях на Калитниковском и Рогожском кладбищах и других территориях, но документально это не подтверждено.

В Бутово расстрелы производились по приговорам Московской городской и областной «троек», и поэтому основной контингент казненных составляли рабочие, крестьяне, представители интеллигенции, уголовники и священники (17). В Бутово расстреляны и похоронены 935 священнослужителей Русской православной церкви, включая митрополита Серафима Чичагова. За смену палачи редко расстреливали менее ста человек. В отдельные дни расстреливали по 300, 400 и более человек. «Рекорд» был поставлен 28 февраля 1938 г., когда на полигоне было расстреляно 562 человека. Пик расстрелов в феврале объясняется получением дополнительной квоты на расстрелы для НКВД Московской области, утвержденной Политбюро ЦК ВКП(б) 31 января, на казнь 4000 человек.

Вначале расстрелянных хоронили в отдельных ямах-могильниках, которые разбросаны по всей территории Бутовского полигона, а с августа 1937 г. казни в Бутово приняли такие масштабы, что «технологию» пришлось изменить. С помощью бульдозера и экскаватора стали рыть рвы длиной примерно 500 м, шириной и глубиной по 3 м. Приговоренных к смерти привозили на автозаках, в которые вмещалось по 20–30, а иногда до 50 человек. К полигону подъезжали со стороны леса в 1–2 часа ночи. Зона расстрела была огорожена колючей проволокой. Там, где останавливались автозаки, находилась вышка для охраны. Неподалеку были два строения: небольшой каменный дом для «исполнителей» и длинный деревянный барак. Людей заводили в барак якобы для «санобработки». Перед расстрелом проверяли установочные данные приговоренных и объявляли решение. Приведение приговоров в исполнение в Бутово осуществляла расстрельная команда, в которую, по рассказам исполняющего обязанности коменданта, входило 34 человека, а в особо напряженные дни число исполнителей увеличивалось. После окончания процедуры установления личности приговоренных по одному выводили из барака. Палачи принимали их, и каждый вел свою жертву ко рву. Стреляли на краю рва, в затылок, почти в упор. Тела сбрасывали в ров на дно траншеи. Для казней в основном применяли револьвер «наган», который в среде палачей считался самым «подходящим» оружием. При расстрелах полагалось присутствие врача и прокурора, но соблюдалось это далеко не всегда. Для снятия напряжения в дни расстрелов для исполнителей привозили водку. По окончании казней заполняли и подписывали акты о проведении расстрелов и «поминали» безвинно убиенных. После этого палачей, обычно совершенно пьяных, увозили в Москву. Работу завершал бульдозерист, чей дом до 1950-х гг. стоял на территории полигона. Он тонким слоем земли присыпал трупы, а на следующий день все повторялось. Так работал этот один из крупнейших в стране конвейер смерти. Бутовский полигон находился под охраной войск госбезопасности до 1995 г. Затем его передали Русской православной церкви и открыли для посещения по субботам и воскресеньям. На одной из братских могил установили поклонный крест памяти св. Новомучеников и Исповедников Российских.

Со временем конвейер смерти в Бутово стал давать сбои в работе, и нарком Ежов решил увеличить пропускную способность машины смерти. Он распорядился передать пустующую после ареста Ягоды дачу на территории совхоза «Коммунарка» под дополнительный полигон. Массовые расстрелы на «Коммунарке» начались в сентябре 1937 г. Первоначально ямы для захоронений копали лопатами, однако вскоре стали использовать гусеничный экскаватор «Комсомолец», которым, также как и в Бутово, рыли длинные траншеи и бульдозером засыпали тела расстрелянных. Важной особенностью этого полигона было то, что он находился в ведении центрального аппарата госбезопасности. На расстрел и захоронение в «Коммунарку» направлялись в основном осужденные Военной коллегией Верховного суда СССР, оказавшиеся в сталинских расстрельных списках и приговоренные к смерти «в особом порядке». Поэтому на этот конвейер смерти попадали крупные партийные и советские работники, генералы и офицеры РККА, деятели культуры и искусства, работники НКВД. В настоящее время известны имена 6500 расстрелянных и захороненных на «Коммунарке», на 4527 из них в Книге памяти жертв политических репрессий имеются краткие биографические сведения.

На «Коммунарке» казнены члены и кандидаты в члены Политбюро ЦК ВКП(б) А. Бубнов, Н. Бухарин, А. Рыков, Я. Рудзутак, Н. Крестинский, нарком юстиции Н. Крыленко, В. Антонов-Овсеенко, первые секретари ЦК ВКП(б) семи союзных республик, члены ЦИК СССР и ВЦИК, члены Совнаркома СССР. Там нашли свой трагический конец более двадцати секретарей обкомов партии, председателей правительств союзных и автономных республик, исполкомов областей и городов, основатели и руководители Коминтерна Пятницкий и Берзин. Там же закончил свою жизнь один из крымских палачей Бела Кун. Среди погребенных много генеральских фамилий и более двухсот фамилий сотрудников НКВД, включая Артузова, Петерса, Паукера и Шпигельгласа. Там же оборвался путь известного российского и советского экономиста Кондратьева Николая Дмитриевича, писателей Валериана Правдухина, Артема Веселого и Бориса Пильняка, ученого и поэта А. Гастева, историка Д. Шаховского, академика-микробиолога Г. Надсона, главных редакторов «Литературной газеты», «Красной звезды», «Труда», журнала «Огонек». На «Коммунарке» покоятся останки граждан 11 стран. 10 июля 1941 г. здесь в полном составе было уничтожено правительство Монголии во главе с А. Амаром. Здесь же похоронены политические и общественные деятели Литвы, Латвии, Эстонии, а также активисты коммунистического движения Германии, Румынии, Франции, Турции, Болгарии, Финляндии и Венгрии.

Массовые захоронения на «Коммунарке» производились до середины октября 1938 г., а в 1939 г. имели место лишь единичные случаи расстрелов. Данных о расстрелах в 1940 г. не найдено, но вскоре после начала войны за три дня — 27, 28 и 30 июля 1941 г. — на полигоне было расстреляно 513 человек.

Наиболее массовым был расстрел 16 октября 1941 г. В этот день, когда стала реальной угроза сдачи Москвы немцам, на «Коммунарке» расстреляли 220 человек. В числе расстрелянных были многие политические и военные деятели Латвийской Республики, комкор М.П. Магер, бригадный комиссар В.В. Давыдов, Н.А. Клич, С.И. Оборин, С.А. Черных и другие военные. Наиболее квалифицированные палачи работали в Москве в Варсонофьевском переулке, где имелась своя «расстрельная» команда. Эти палачи «работали» не только в Москве. Время от времени они выезжали в командировки туда, где производились массовые расстрелы, — в Медное под город Калинин, в Катынь, под Смоленск, под Харьков, в другие места. В других городах были свои палачи, свои расстрельные подвалы и полигоны и свои секретные кладбища.