Паладин

Вилар Симона

— Хеврон! Прославленный Халил ал-Рахман! — услышала Джоанна скрипучий голос бродячего дервиша, который трусил на своем вислоухом ослике неподалеку от ее верблюда. Заметив, что всадница оглянулась, дервиш даже помахал ей рукой: — Возблагодарите Аллаха, госпожа, что вы наконец прибыли в сей благословенный град, называемый «другом Бога»!

Его худое лицо с растущей клочьями седой бородой было испещрено узорами татуировки, сам он был достаточно рослым, но сильно сутулился. Этот старик в вонючих козьих шкурах был одним из тех искателей истины, как называют дервишей,

какие порой пристают к караванам и следуют за ними, питаясь подаянием. Он то и дело оказывался неподалеку от Джоанны, и у англичанки мелькнула мысль, что дервиш уж очень внимательно приглядывается к ней. Или к ним? Джоанна заметила, как дервиш иногда обращает свое худое носатое лицо в сторону Мартина и пристально смотрит на голубоглазого мавали. Но когда она сказала об этом Мартину и он подъехал к дервишу, тот что-то забормотал, надвинул на лицо овчинный колпак (и как он его носит в такую жару?) и убежал, что-то выкрикивая и размахивая суковатым посохом.

— Я тоже обратил на него внимание, — поделился с Джоанной Мартин. — Даже справлялся о нем у нашего караванщика. Тот сказал, что это полусумасшедший Мамед-Заки, ставший дервишем после того, как при сильном землетрясении его жена и дети провалились в разверзшуюся землю. Мамед-Заки уже несколько месяцев бродит то с одним караваном, то с другим по Дороге Царей, а теперь пристал к этому поезду и плачется путникам на свою горькую судьбу.

— Бедняга, — вздохнула Джоанна. — Прошлой ночью он все время стоял неподалеку от нашего костра, смотрел на нас, напевая что-то грустное и протяжное.

Мартин заметил Джоанне, что, проведя немало времени среди сарацин, она стала куда терпимее к ним относиться, теперь она видит в них не только врагов, но и просто людей, пусть и другой веры. И все же, оглядываясь на трусившего на своем ослике дервиша, Мартин признался, что ему как-то не по себе, когда рядом крутится этот нищий попрошайка. Есть в нем нечто странное, вызывающее неприязнь.

— Кнутом бы его отогнать, — буркнул ехавший неподалеку от них Эйрик. — Воняет от него, как от козла. И пялится все время своими размалеванными глазами.

— Нельзя его кнутом, — покачал головой Иосиф. — Дервишей обижать не принято — они божьи люди. Ничего, скоро мы окажемся в Хевроне, расположимся в удобном караван-сарае, а дервиш побредет молиться к пещере Махпела.

При этом лицо Иосифа просветлело — мысль о священной пещере Махпела, где по преданию были похоронены почитаемые как мусульманами, так и иудеями патриархи и их жены, воодушевила его, и он стал негромко напевать псалом.

Когда караван уже приближался к воротам, им пришлось замедлить ход, так как с другой стороны показался большой отряд воинов-мусульман.

— Это воины джарида, — пояснил Иосиф своим спутникам, — арабо-тюркская легкая конница.

Воинственные всадники ехали на рыжих, золотистых и белых как снег скакунах. Эти кони были мельче рыцарских коней и не могли нести воина в полном боевом облачении, но, как говорят, были способны бежать без устали около полутора суток. Сами же воины джарида были в легких пластинчато-чешуйчатых доспехах, головы их чаще

покрывали тюрбаны, нежели шлемы, многие из них везли с собой связки коротких метательных копий и луки с двойным изгибом, которые хорошо бьют на скаку.

— Султан со всех подвластных земель скликает к Иерусалиму верных ему эмиров, — произнес Мартин, наблюдая за проезжающим мимо большим отрядом, который, подняв тучи пыли, удалялся от них. Торговцы из каравана поспешно отъезжали в сторону, уступая им путь.

Джоанна хотела спросить, отчего султан так спешит со сбором войск, если крестоносцы отступили, но тут она увидела всадника, ехавшего во главе отряда, и, позабыв, что ее лицо скрыто паранджой, согнулась в седле, издав невольный возглас.

— В чем дело, милая? — спросил Мартин, тут же оказавшийся рядом.

— Это он… Абу Хасан, черный бедуин!

Теперь и Мартин рассмотрел высокого воина в нарядном казаганде и черной, разлетающейся от скачки куфии. Похоже, именно он привел этих воинов джарида и сейчас следил, как они въезжают в ворота, но при этом успевал осмотреть и всадников в караване. У Мартина похолодело сердце, когда Абу Хасан задержал взгляд на склонившейся, почти висевшей на верблюде Джоанне, но возблагодарил про себя мусульманский обычай, позволявший женщинам прятать лица под паранджой. Через миг Абу Хасан проскакал мимо, и Мартин постарался утешить Джоанну:

— Ты одета и выглядишь как мусульманка. Абу Хасан не посмеет вызвать возмущение, сорвав с женщины покрывало. К тому же у него теперь иная забота — сопровождать в Иерусалим воинов султана.

Однако Джоанна долго не могла успокоиться. Будучи пленницей в Монреале, она нередко дерзила хаджибу, но тогда ей нечего было терять. Сейчас же сама мысль, что страшный черный бедуин узнает ее, довела молодую женщину до такого состояния, что она едва могла править своим верблюдом. А тут еще и дервиш этот опять крутится рядом, твердит скороговоркой:

— Хрупок разум без веры, а вера без разума. Иншалла! Иншалла!

Только Иосифу удалось немного успокоить Джоанну:

— Будет лучше, если мы распрощаемся с караванщиками прямо сейчас и укроемся в иудерии Хеврона. В этом городе довольно большая еврейская община, и они не откажутся принять сына Ашера бен Соломона и его спутников. А за закрытыми дверями иудерии вас никто не станет разыскивать.

Однако вышло не совсем так, как он рассчитывал. Путники довольно долго ожидали Иосифа у ворот иудерии со звездой Давида на створках, а когда он наконец появился, его лицо было мрачнее тучи.

— Сыны израильские на этот раз не помогут нам, — сказал он, опустив голову. — Ибо они больше чтут моего отца, нежели меня. Ведь мы находимся в Хевроне! — Иосиф воздел руки. — В городе, где в стародавние времена правил царь Давид, до того как перебрался в Иерусалим. Именно здесь его сын Авессалом восстал против отца. Нет, в этом граде никто не окажет помощи строптивому сыну никейского даяна Ашера бен Соломона, — вздохнул Иосиф. — Хевронским евреям стало известно о моей ссоре с родителем, поэтому они отказались приютить нас под своим кровом.