Палая листва
Шрифт:
– Я не хотел бы вас беспокоить, доктор, но, кажется, нашей индианке нехорошо.
Он резко сел в кровати. За мгновение до этого он чувствовал, что в комнате кто-то есть, но теперь знал, что это я. Без сомнения, эти ощущения были различны, потому что с ним произошла мгновенная перемена, он пригладил волосы и, сидя на краю кровати, ждал.
– Аделаида хочет, чтобы вы осмотрели Меме, – сказал я.
Не вставая, невозмутимо и как-то отрешенно он ответил, точнее, промычал голосом жвачного животного:
– В этом нет необходимости.
Затем он наклонился вперед, вглядываясь в мое лицо, и сказал:
– Уже несколько лет Меме спит со мной.
Должен признаться, я не был удивлен. Я не почувствовал ни недовольства, ни растерянности, ни гнева. Я не почувствовал ничего. Возможно, его признание было, с моей точки зрения, слишком серьезным и выходило за привычные рамки моего понимания. Я стоял спокойно, недвижно, такой же невозмутимый, как и он со своим безразличным голосом жвачного животного. Затем, после долгого молчания, он все еще продолжал сидеть на кровати, не двигаясь, как будто ожидая, что я что-то предприму, вникнув в смысл его слов. Но возмущаться было уже поздно.
– Следовательно, вы во всем отдаете себе отчет, доктор. – Это все, что я смог вымолвить.
Он ответил:
– Каждый принимает свои меры предосторожности, полковник. Если вы рискуете, то знаете, ради чего. Если что-то пошло не так, значит, вмешалось непредвиденное, то, над чем мы не властны.
Мне были знакомы его иносказания. Но я, как обычно, не мог понять, к чему он ведет. Подвинув стул, я сел напротив него. Он встал с кровати, застегнул ремень, подтянул и поправил брюки. И продолжил из дальнего конца комнаты:
– То, что я принял меры предосторожности, так же верно, как и то, что она беременна уже во второй раз. Первый раз это произошло полтора года назад, вы ничего не заметили.
Он говорил холодно, без каких бы то ни было эмоций, снова направляясь к кровати. Я слышал в полумраке его медленные гулкие шаги по каменному полу. Он продолжал:
– Но тогда она была согласна на все. Теперь нет. Два месяца назад она сказала, что опять беременна, и я ей сказал то же, что в первом случае: «Приходи вечером, я приготовлю тебе то же самое». Она сказала, что не сегодня, на следующий день. Выйдя на кухню выпить кофе, я сказал, что жду ее, но она сказала, что вообще не придет.
Он подошел вплотную к кровати, но не сел. Повернувшись ко мне спиной, он вновь двинулся по кругу. Я слышал слова, слышал прилив и отлив его голоса, будто он говорил, качаясь в гамаке. Он говорил спокойно и уверенно. Перебивать его было бессмысленно. Я слушал – и только. Он говорил:
– Тем не менее через два дня она пришла. У меня было все приготовлено. Я велел ей сесть вон там и пошел к столу за стаканом. Но когда я ей сказал «Выпей это», то понял, что на этот раз она этого не сделает. Она посмотрела на меня без тени улыбки и сказала со злорадством: «Этого-то я не стану убивать, доктор. Этого я рожу и выращу».
Его невозмутимость
– Это ни в коем случае не оправдывает вас, доктор. Вы дважды повели себя недостойно: во-первых, эта связь в моем доме, а во-вторых, аборт.
– Но вы же понимаете, полковник, что я сделал все, что мог. Больше ничего я был не в состоянии сделать. Когда увидел, что выхода нет, решил поговорить с вами. Собирался на днях.
– Подозреваю, вы знаете выход из подобных ситуаций, если вам действительно не все безразлично. Правила нашего дома вам известны, – сказал я.
Он ответил:
– Я не хочу доставлять вам беспокойства, полковник, поверьте мне. Вот что я намеревался предложить: я с индианкой переберусь в незанятый дом на углу.
– Откровенное сожительство, доктор, – сказал я. – Знаете, что это для нас означает?
Он вернулся к кровати, сел, наклонился вперед и заговорил, опершись локтями о колени. Его тон изменился. Прежде он был лишь холоден, теперь в нем звучали ноты самоуверенности и ожесточения:
– Полковник, я предлагаю единственное решение, которое не создаст вам неудобств. В противном случае я заявлю, что это не мой ребенок.
– Меме подтвердит, что он ваш, – ответил я, закипая. Тон его стал слишком вызывающим и дерзким, чтобы я мог сохранить спокойствие.
Но он твердо, непреклонно заявил:
– Поверьте мне, я абсолютно уверен, что Меме этого не подтвердит. И именно потому, что я в этом уверен, я говорю вам, что заберу ее на угол, притом только для того, чтобы избавить вас от неудобств. Ничего больше, полковник.
Он с такой убежденностью заявил, что Меме не станет настаивать на его отцовстве, что я даже растерялся. Что-то подсказывало мне, что его убежденность имеет более глубокие корни, чем можно было судить по словам. Я сказал:
– Мы доверяем Меме, как собственной дочери, доктор. И в этом случае встанем на ее сторону.
– Если бы вы знали то, что знаю я, вы бы не говорили так, полковник. Простите, но, сравнивая индианку с дочерью, вы оскорбляете вашу дочь.
– У вас нет оснований так говорить, – сказал я.
И он ответил с жесткой горечью в голосе:
– У меня они есть. И когда я говорю, что она не может назвать меня отцом своего ребенка, то имею на это основания.
Он откинул голову и глубоко вздохнул.
– Если бы у вас нашлось время понаблюдать за Меме, когда она выходит по ночам, вы даже не потребовали бы, чтобы я взял ее к себе. В данном положении все неприятности достаются мне, полковник. Я взваливаю на себя младенца, чтобы избавить вас от неудобств.
Тогда я понял, что с Меме он к церкви и не приблизится. Но самым тяжким было то, что после последних его слов я не рискнул поставить на кон то, что потом станет страшным бременем для моей совести. У меня были сильные карты. Но той единственной, которую имел он, было достаточно, чтобы сыграть против моей совести.