Палестинский роман

Уилсон Джонатан

23

Дальше на машинах Блумбергу и его провожатым не проехать. Этим утром они отправились в путь перед самым рассветом. К ночи, все надеялись, до Петры останется километров тридцать. Рахман, как и раньше, вел головную машину. Дорога шла вдоль Вади-эс-Сир, глубокой и узкой долины, казавшейся ожившим творением художника-романтика: здесь была даже живописная крепость в руинах, причем именно в том месте, где Блумберг предпочел бы ее изобразить, рисуй он здешний пейзаж лет сто назад. Они ехали мимо черных косматых палаток местных бедуинов и мимо городка Мадаба, где Блумберг углядел среди минаретов несколько церковных шпилей, а оттуда — до Хешбона и далее до Керака, где мощеная дорога внезапно оборвалась.

Почти все это время они ехали в молчании —

но сам переход от темноты к свету, такой мощный и красочный, казалось, и требовал почтительного внимания. Блумберг, которого роскошь вчерашней ночевки заставила мысленно перенестись в скудное лондонское детство, думал о матери. Вот она, с крепкими руками прачки, стоит у катка для белья в их доме на Крисчен-стрит, закладывает в каток его мокрую одежду. Чтобы не забрызгать пол, она подстелила газету. Отец несколько часов назад ушел на работу — гладит чужие костюмы за гроши на Уайтчепел-роуд. А он, Марк, голодный принц, старший из шести детей, сидит с большим стаканом молока в одной руке и с печеньем в другой и слушает, как мать — лоб в поту, руки красные и распухшие от стирки — строго-настрого наказывает ему никогда ничего не брать — ни еду, ни одежду, — от Миссии за обращение евреев. Впереди над пустыней уже занимался рассвет, окрашивая небо нежными розоватыми оттенками, и Блумберг улыбнулся про себя: а он теперь принял и еду и одежду от частной миссии сэра Джеральда Росса — в обмен на картины с церквями и набатейскими храмами [55] . Матери это вряд ли бы понравилось.

55

Древнее государство набатеев (группы арабских племен) существовало в конце III в. до н. э. — 106 н. э. на территории современной Иордании. Столица — город Петра.

В Кераке Блумберг с Рахманом сели на лошадей и какое-то время ждали, пока остальные навьючивалн поклажу на самых крупных верблюдов из их маленького каравана. Рахман почти сразу же резко изменил отношение к путешествию, причем не в лучшую сторону. Похоже, он счел оскорбительным, что пришлось расстаться с автомобилем и пересесть на лошадь. Он покрикивал на остальных, особенно на парня, и упорно не глядел на Блумберга. Но к тому времени, когда караван тронулся в путь, Рахман чуть повеселел — его, как и Блумберга, явно забавляло непривычное зрелище: художественная мастерская, передвигающаяся по пустыне на долгоногих верблюдах.

Блумберг до этого лишь однажды катался на лошади: его отец подружился с местным молочником, и этот старый чудак разрешил Марку проехать на серой в яблоках лошадке от дома до комплекса «Тентер» на Сент-Льюк-стрит: позвякивали в ящиках пустые бутылки, ахали встречные девчонки, и среди них сестра Лина, мальчишки свистели вслед. Тогда, как и сейчас, лошадь, похоже, лучше человека знала и куда идти, и что делать, не рассчитывая на помощь седока.

Лошадь брела по дороге, вытоптанной сотнями тысяч верблюдов так, что напоминала гигантскую колею шириной чуть не в полкилометра. Справа от Блумберга, теперь уже позади каравана, зияла расселина Мертвого моря — как мираж, уходящий в бесконечность.

Днем у Блумберга не было возможности поговорить с юным аль-Саидом. Он видел его, лишь когда мужчины останавливались, чтобы помолиться. Парень всегда опускался на колени поодаль от остальных — было похоже, он их побаивается. Порой во время таких остановок он вовсе не отходил от верблюда, прячась от солнца за верблюжьим горбом. Но чем дальше они ехали, тем явственнее Блумберг ощущал некое напряжение, возникшее в группе: почти неуловимое, к середине дня оно усилилось, словно вместе с жарой, но с чем это связано — с ним ли, с парнем или просто с тяготами путешествия, — Блумберг не мог понять. Во время первого перерыва на молитву Рахман рассказал Блумбергу, что они едут по Дарб-эль-Хадж, старинному паломническому пути в Мекку и Медину. Хотя в наши дни, добавил он, большинство паломников предпочитают плыть морем до Джедды [56] . Выдав эту информацию, он, похоже,

решил, что не пристало ему играть в экскурсовода, и оставил Блумберга созерцать ландшафт в одиночку.

56

Джедда — порт на восточном побережье Красного моря, недалеко от Мекки.

К удивлению Блумберга, в пустыне, где, как ему казалось, не должно быть совсем ничего (как наивно с его стороны было думать, что он возвращается «назад во времени»), то и дело попадались полуразрушенные здания, окруженные кучами мусора. Потом он догадался, в чем дело: они двигались вдоль заброшенной ветки железной дороги — точнее, железной дороги, которая когда-то в точности повторяла, если и отклоняясь, то незначительно, путь хаджа. То и дело им попадались заброшенные станции — от некоторых не осталось ничего, только цинковая цистерна торчит да пара лачуг. Но гораздо чаще встречались следы рукотворной разрухи — еще одно напоминание Блумбергу, на этот раз неизгладимое, что и сюда докатилась Великая война, его война, задев эти места своим черным крылом: разрушенные здания, разбитые цистерны, сторожевые будки без крыш, пустые лафеты, разбитые вагоны. А вокруг одной станции — широкие воронки от снарядов и полузасыпанные окопы.

Других путешественников они пока не видели. В какой-то момент лошадь Блумберга, решив, что ей пора отдохнуть, застыла — и ни с места. Легионеры проехали мимо, даже не обернувшись, и только парень остановился, свесился с верблюда, пощелкал языком, похлопал лошадь по крупу — и она снова пошла.

Блумберг понимал, что выглядит смешным — тощий Санчо Панса в широкополой шляпе. Но наивность, решил он, пристала художнику, заведшему, на старый лад, покровителя-мецената. Перед тем как выехать из Аммана, он перечел письмо-инструкцию, выданную ему Россом: перечисленные в ней пожелания звучали скорее как требования: «Не забудьте о точности воспроизведения архитектурных деталей, уделив, по возможности, особое внимание храму Изиды, что в дальнем конце каньона Сик, при любом освещении, какое сочтете наиболее выгодным: при дневном или даже, возможно, при лунном свете». Даже время суток обозначил! И все же он был благодарен Россу. В Лондоне сейчас не много нашлось бы желающих раскошелиться ради новых картин Блумберга.

Едва в небе проглянули первые звезды, Рахман объявил привал. Разбили лагерь. Двое мужчин у костра варили кофе. Мустафа развьючил одного верблюда и раздал всей компании еду. Мужчины набросились на провизию: как солдаты на армейский рацион, подумалось Блумбергу.

Они сидели вокруг костра, образовав что-то вроде разомкнутого кольца — юного аль-Саида усадили между Блумбергом и Рахманом. Разговор шел по-арабски, но Блумберг нашел себе занятие: он смотрел на звезды — на черно-агатовом фоне появлялись все новые и новые, причем с невиданной скоростью, и следить за этим было одно удовольствие. А над ними висела луна, огромная и желтая, как утрированная декорация в какой-нибудь мелодраме. В конце концов мужчины стали расходиться, и у костра остались лишь Блумберг да мальчишка.

— Ты ведь видел меня раньше, если я не ошибаюсь? — спросил Блумберг.

Тот вытянул к костру длинные ноги. Бог весть почему, но на нем были все те же выданные Россом серые школьные брюки и белая рубашка.

Парня била дрожь. Хотя с заходом солнца похолодало, но было еще достаточно тепло. Блумберг заметил, что лоб у него в испарине, а глаза лихорадочно блестят. Там, где когда-то была повязка, осталась тонкая полоска запекшейся крови.

— Возможно, в Иерусалиме. Моя дядя держит магазин в Старом городе.

— Или возле моего дома, что вероятнее. Ты ведь был там однажды ночью, правда?

Парень подумал, взвесил ответ и сказал еле слышно, почти шепотом:

— Да, я там был.

— Что ты там делал?

— Я заблудился.

Заблудился? В это верилось с трудом.

Парень отер рукавом лоб. Блумберг видел, что с ним что-то не то.

— Тебе плохо?

Вместо ответа Сауд лишь уронил голову на руки. Блумберг испугался, что он упадет в обморок. И протянул ему бутылку с водой. Парень сделал несколько глотков.