Палестинский роман
Шрифт:
— Извините, но мне нужно глотнуть воздуха.
Бассан тут же подскочил к нему:
— Конечно, конечно. Это же ваш первый выход. Вам нельзя переутомляться.
Майян тоже поднялась:
— Я пойду с ним. Провожу его до дома. Не беспокойтесь.
— Да-да, — пробормотал Кирш. — Наверное, мне пора.
Они спускались с холма к Яффской дороге, шли рядом — Майян подлаживалась под медленный шаг Кирша. Палочка была почти бесполезна на крутых, под уклон, участках, и Кирш смущался из-за своей неуклюжести. Время от времени Майян легонько касалась его руки, словно поддерживала. Они остановились на перекрестке. Небо над
У Кирша закружилась голова. Его прошиб пот, колени подкосились.
Майян поддержала его, усадила возле дороги.
— Опустите голову.
Он подчинился. Постепенно головокружение прошло, но, когда он попытался встать, Майян уверенно положила руку ему на плечо:
— Рано.
У него не было сил ей сопротивляться.
В конце концов она помогла ему подняться. Они двинулись вверх по холму — к дому Кирша. Воздух, казалось, стал тяжелее и теплее, как будто кто-то отворил печную задвижку и добавил жару в и без того натопленную комнату. К тому времени, как они добрались до его садовой калитки, Кирш уже убедил себя, что в машине была Джойс.
Он обернулся к Майян:
— Спасибо большое. Но выполнять медсестринские обязанности в свободное от работы время — это неправильно.
— Не беспокойтесь. Никаких особых навыков тут не потребовалось…
— Послушайте, — прервал ее Кирш, сам удивляясь такой поспешности. — По поводу этой вашей поездки. Вы не против, если я к вам присоединюсь? Росс дал мне пару недель, а доктор Бассан наказал ходить и…
— Я подумаю, — строго сказала Майян.
У Кирша вытянулось лицо.
— Ну конечно, вы можете поехать, — рассмеялась девушка, — только пообещайте, что не привезете с собой Ротшильдов. А то мне будет стыдно.
— Знаете, — сказал Кирш, — у вас отличный английский.
Майян улыбнулась:
— Перед приездом сюда я полгода прожила в Дублине. В Ратгаре. — Она произнесла «р» очень раскатисто, и Киршу показалось, будто это самое прекрасное место на земле. — Вы там бывали? Там большой еврейский квартал. У моей тети булочная на Уолворт-роуд. Рядом с пабом «Бык и зяблик».
— Вы ходили туда?
— Еврейская девушка в пабе? Соседи бы не одобрили.
— Да уж.
— Так что я туда заглядывала, только когда очень хотелось выпить.
Кирш рассмеялся. Ему захотелось поцеловать Майян, но лицо Джойс встало перед ним немым укором, и, хотя в данную минуту она была ему ненавистна, он сдержался.
— Так когда едем?
— Следующий автобус завтра вечером, после шабата.
— Хорошо, встретимся на остановке.
Майян пошла прочь, но вдруг остановилась и обернулась к нему:
— Что за женщина была в машине?
— Жена одного человека.
— Вы ее любите?
— Думал, что люблю.
Майян кивнула, словно приняв ответ, пусть и не вполне удовлетворительный.
— Тогда до завтра, — сказала она.
Кирш провожал ее взглядом, пока она не свернула
Кирш скомкал письмо и швырнул в угол.
31
В кузове «форда» с откинутым верхом лежала картина Блумберга, обернутая грубой мешковиной. Машину Блумбергу любезно одолжил Фредди Пик. С машиной проблем не было. У «паши» оставались еще «роллс-ройс», два «воксхолла» и «санбим», и он знал, что как только губернатор получит картину, тотчас отправит «форд» обратно — в этом смысле на Росса можно было положиться.
Блумберг въехал в Иерусалим поздним утром. В городе ощущалось военное присутствие: возле Дамасских ворот на том месте, где обычно стояли торговцы с корзинами инжира и слив, дежурили два бронеавтомобиля. Блумберг обогнул стены Старого города и свернул на Яффскую дорогу. После безмолвия пустыни деловитая суета покупателей у магазинов наводила на него уныние. Не радовал и современный пригород с домиками, крытыми черепицей, по обе стороны оживленной улицы. За исключением пары зданий Иерусалим вне стен Старого города для сентиментального человека — одно сплошное разочарование.
Прежде чем ехать домой в Тальпиот, он решил заглянуть в «Алленби» выпить рюмочку-другую. Оставил машину у гостиницы, вместе с картиной. В это время дня в баре обычно пусто, хотя уже скоро, ближе к полудню, начнет набираться народ: американские банкиры и голландские инженеры, специалисты по сельскому хозяйству из Франции и немцы, торгующие оборудованием — в общем, все, кто наживается на новой Палестине. Но и у него тоже теперь есть задание. Блумберг похлопал по карману рубашки. Пуговица лежала на месте, завернутая в клочок холстины.
Он подошел к высокому суданцу-привратнику во всем белом и попросил его присмотреть за машиной и ее грузом. В холле он заметил Джорджа Сафира, репортера англоязычной газеты «Палестинский бюллетень». Тот о чем-то увлеченно беседовал с бородачом в черной рясе — Блумберг решил, что это армянский архимандрит. С Сафиром он познакомился на одном из сборищ у Росса. Журналист, только приехавший из Англии, изъявил желание написать о Блумберге и его иерусалимских картинах, но дальше разговоров дело не пошло. Начальники Сафира, редакторы «Бюллетеня», потеряли к Блумбергу интерес, когда до них дошли слухи о том, что он вместо сионистского заказа рисует местные церкви.
Блумберг хотел молча пройти мимо Сафира, но тот вдруг обернулся к нему, словно только его и ждал:
— Марк!
Сафир встал, они обменялись рукопожатиями.
— Когда вернулись? Как там великие храмы? Росс успел всем нахвастаться, что скоро станет владельцем шедевра.
— Сегодня утром, приехал сегодня утром. — Из-за долгого молчания голос не слушался Блумберга.
— Сейчас я угощу вас, пропустим по рюмочке, и вы мне все подробно расскажете. Вы в бар надолго? — Сафир повернулся к священнику: — Ах да, прошу прощения, это отец Пантелидис. Отец, это Марк Блумберг, художник.