Палка, палка, огуречик...
Шрифт:
В общем, Леха, скорей всего, от природы был наделен особым сволочным даром, большей сволочи я за всю многотрудную жизнь не встречал.
А было мне уже лет десять, Лехе, вероятно, одиннадцать-двенадцать. И он, я ничуть не преувеличиваю, держал в страхе весь наш захудалый рабочий поселок, вскоре — ради смеху, что ли, — переименованный в город. И я не помню, чтобы моего другана хоть раз кто-нибудь крепко побил.
А между тем ростом он был мелок — чуть выше меня, правда, имел развитые мускулы и крепкие жилы. К тому же, вопреки расхожему мнению, берущему начало, как представляется, в оторванных от реальности педагогических кругах, Леха не
Так что старшеклассники предпочитали с ним не связываться, опасаясь его взрослых дружков, хотя никаких таких дружков, я точно знаю, в помине не было, да Леха и сам этим не хвастал, правда, слухи тоже не опровергал, что легко объяснимо. Но наверное, люди мыслили логически: не может быть, чтобы за таким чудовищем не стоял кто-нибудь еще более значительный.
А среднеклассники и младшеклассники безропотно терпели ничем не сбалансированный террор…
Нет, если вы подумали, что я ходил у Лехи в холуях, то это не так. Маме все-таки не удалось сделать из меня законченного патологического труса. Возможно, оказали сопротивление сами бессмертные гены, иначе — что?
Холуев хватало и без меня. Я же нужен был в качестве друга.
Невероятно, но факт, моя строгая мать никогда не пыталась мне диктовать, с кем я могу дружить, а с кем — ни в котором случае. С ее стороны, наверное, это очень большое упущение, но, возможно, она интуитивно догадывалась, что если пойти по пути народной мудрости «с кем поведешься, от того и наберешься», то очень скоро окажешься перед самым банальным зеркалом, поскольку друзья — друзьями, а уж мамино влияние-то по-любому не слабее…
А в школе в иные моменты мерещилось учителям, а из-за них и нам, одноклассникам, что наш Леха вот-вот окончательно и бесповоротно встанет на путь исправления.
Но — нет. Этому не суждено было случиться никогда. Наоборот, Лехины отношения с породившим его обществом все более осложнялись, его вероломство достигло апогея, и казалось, что этому бандиту доставляет наибольшее удовольствие глумиться над лучшими чувствами тех, кто больше других в него поверил.
Попала в больницу с гипертоническим кризом наша добрейшая классная руководительница, единственный на всей земле взрослый человек, к которому Леха испытывал некое подобие почтения, а девочку-отличницу, красавицу Лорку, которая сперва ради воспитательных целей отважилась ходить с хулиганом — начиталась, дура, стихов Асадова, популярнейшего среди учительниц и отличниц поэта тех времен, — но вскоре влюбилась в него по уши, а Леха ее унизил, морально уничтожил самым беспардонным образом — повалил на парту, задрал подол школьного платья и, стащив панталоны до колен, приглашал всех желающих ущипнуть или погладить девчачью попку за двадцать копеек. Правда, желающих это проделать не нашлось, как не нашлось и способных заступиться…
Господи, стыдно-то как!..
После этого Леху решили-таки посадить. Но он (болтали, что нарочно), заправляя дома керогаз, плеснул керосином на себя и настолько сильно обжег руки, что потом несколько месяцев был в полной беспомощности, ходил в наброшенной на плечи и застегнутой телогрейке и даже малую нужду не мог самостоятельно справить, но лишь немногие из старых друзей соглашались помогать ему в этом жизненно важном деле.
А кое-кто, наоборот, не упускал случая поквитаться со своим бывшим мучителем, оказавшимся в беспомощности, норовил причинить ему боль как бы нечаянно. А Лехе, наверное, было
Но не помню, чтобы хоть кто-нибудь отважился на откровенную месть. Что это было — великодушие или трусость? Или фантастическая смесь того и другого?..
Я был одним из немногих, кто дружбу с Лехой не прекратил, хотя к тому моменту само собой так выходило, что наши совместные похождения и приключения делались все более редкими. Не знаю, может, я видел от Лехи добра больше, чем другие, может, слово «друг» не хотелось мне считать пустым звуком, но я даже малую нужду помогал ему справлять, после чего демонстративно и тщательно мыл руки в ближайшей луже, не упуская возможности припомнить в этот момент какую-нибудь его давнюю гадость, причем не только по отношению ко мне.
И Леха покаянно кивал, охотно соглашался с моими аргументами, клялся самыми страшными клятвами, что когда совершенно выздоровеет, то сперва рассчитается со сволочами и отступниками, кои сейчас обнаглели и вовсю пользуются его немощью, а уж потом станет совсем-совсем другим человеком и даже перед Лоркой извинится, может, и женится потом.
И ни разу мне не хватило духу сказать Лехе то, что я много раз слышал от взрослых относительно его перспектив. А перспективы, по общему мнению, были безрадостны — никогда не суждено Лехиным рукам вернуть себе прежнюю силу, ловкость, подвижность.
Однако через какое-то время выяснилось, что даже работники медицины недооценили дьявольскую живучесть этого человека. Конечно, это выяснилось не вдруг, а постепенно, так что корефан мой в заточение все же угодил.
Ближе к старшим классам мои основные интересы, как ни странно, вдруг сосредоточились на учебе — абсолютно не помню, когда и куда подевалась моя великолепная коллекция. Слышал, что в те годы Леха держал в страхе танцплощадку и ДК, по-прежнему не церемонился с дамами — пинал их походя под зад и громко говорил в лицо гнусности, — но я на танцы не ходил, друзьями моими уже были приличные во всех отношениях парни и девчонки моего класса, а также ребята нашего нового дома, где отец мой однажды «охлопотал»-таки двухкомнатную «хрущобу», не оскверненную керосиново-коммунальным духом.
Леху посадили, и больше он в Арамили ни разу не появился. Был слух, что там, где он оказался, отморозков мочили по ночам. Вот, стало быть, и — его.
И все моментально забыли про нашего злого гения. Так, во всяком случае, мне еще недавно казалось. Но когда я затеял этот мой мемуар и стал расспрашивать одногодков, с которыми в детстве и юности даже знаком не был, то оказалось, что в памяти народной мрачный образ Лехи Ковкова не пропал без следа, а вполне свеж, хотя и утратил значительную долю былой мрачности.
Причем почтенные дамы, уже внуков имеющие, вспоминали антигероя, не скрывая содрогания, что естественно, однако к содроганию нередко примешивался еще и затаенный восторг; а солидные мужчины тоже доброго слова не говорили, но они явно занижали значение Лехи Ковкова в их юной жизни — кому охота помнить себя любимого законченным трусом и полным ничтожеством.
Впрочем, и дам, и мужчин я охотно извиняю за эту аберрацию памяти и даже умиляюсь: до чего живучи в нас легкомысленные девчонки и шебутные пацаны, давно, казалось бы, бесследно исчезнувшие под тяжкими наслоениями лет, неудач и рассыпавшихся в прах идеалов!..