Паломничество Чайльд-Гарольда

Байрон Джордж Гордон

78

Рим! Родина! Земля моей мечты! Кто сердцем сир, чьи дни обузой стали, Взгляни на мать погибших царств — и ты Поймешь, как жалки все твои печали. Молчи о них! Пройди на Тибр и дале, Меж кипарисов, где сова кричит, Где цирки, храмы, троны отблистали, И однодневных не считай обид: Здесь мир, огромный мир в пыли веков лежит.

79

О Древний Рим! Лишенный древних прав, Как Ниобея — без детей, без трона, Стоишь ты молча, свой же кенотаф. Останков нет в гробнице Сципиона, Как нет могил, где спал во время оно Прах сыновей твоих и дочерей. Лишь мутный Тибр струится неуклонно Вдоль мраморов безлюдных пустырей. Встань, желтая волна,

и скорбь веков залей!

80

Пожары, войны, бунты, гунн и гот, — О, смерч над семихолмною столицей! И Рим слабел, и грянул страшный год: Где шли в цепях, бывало, вереницей Цари за триумфальной колесницей, Там варвар стал надменною пятой На Капитолий. Мрачною гробницей Простерся Рим, пустынный и немой. Кто скажет: «Он был здесь», — когда двойною тьмой,

81

Двойною тьмой — незнанья и столетий Закрыт его гигантский силуэт, И мы идем на ощупь в бледном свете; Есть карты мира, карты звезд, планет, Познание идет путем побед, Но Рим лежит неведомой пустыней, Где только память пролагает след. Мы «Эврика!» кричим подчас и ныне, Но то пустой мираж, подсказка стертых линий.

82

О Рим! Не ты ль изведал торжество Трехсот триумфов! [210] В некий день священный Не твой ли Брут вонзил кинжал в того, Кто стать мечтал диктатором вселенной! Тит Ливии, да Вергилий вдохновенный, Да Цицерон — в них воскресает Рим. Все остальное — прах и пепел бренный, И Рим свободный — он неповторим! Его блестящих глаз мы больше не узрим.

83

210

…торжество трехсот триумфов! — Считают, что за всю историю Древнего Рима город был свидетелем трехсот двадцати триумфов — торжественных встреч полководцев-победителей.

Ты, кто орлов над Азией простер И рвался дальше в бранном увлеченье, Ты, Сулла, чей победоносный взор Не разглядел, что Рим готовит мщенье: Народ — за кровь, сенат — за униженье (Один твой взгляд — и подчинялся он), — Ты все впитал: порок и преступленье, Но, Рима сын, храня небрежный тон, С улыбкой отдал то, что более, чем трон,

84

Давало власть — диктаторское право. Ты мог ли знать, что Рим, его оплот, Возвысившая цезарей держава — Всесильный Рим, — когда-нибудь падет, Что в Рим царить не римлянин придет, Он — «Вечный град» в сознанье поколений, Он, крыльями обнявший небосвод, Не знающий проигранных сражений, Он будет варваром поставлен на колени!

85

Как Сулла — первый корифей войны, Так первый узурпатор, от природы, Наш Кромвель. [211] Для величия страны, Для вечной славы и за миг свободы Он отдал мрачным преступленьям годы, Прогнал сенат и сделал плахой трон. Священный бунт! Но вам мораль, народы: В день двух побед был смертью награжден [212] Некоронованный наследник двух корон.

211

Кромвель Оливер (1599–1658) — крупнейший деятель английской буржуазной революции XVII в. После казни короля Карла I стал лордом-протектором республики, единоличным правителем Англии.

212

В день двух побед был смертью награжден… — Байрон подчеркивает, что 3 сентября было фатальным числом в жизни Кромвеля: в этот день в 1650 и 1651 гг. он одержал победы над королевскими войсками и 3 же сентября 1658 г. умер.

86

В тот самый месяц, третьего числа, Отвергнув трон, но больше, чем на троне, Он опочил, и смерть к нему пришла, Чтобы в могильном упокоить лоне. Не в высшем ли начертано законе, Что слава, власть — предмет вражды людской — Не стоят нашей яростной погони, Что там, за гробом, счастье и покой. Усвой мы эту мысль — и станет жизнь другой.

87

А ты, ужасный монумент

Помпея, Пред кем, обрызгав кровью пьедестал, Под крик убийц пал Цезарь [213] и, слабея, Чтобы сыграть достойно свой финал, Закрывшись тогой, молча умирал, — В нагом величье, правда ль, в этом зале Ты алтарем богини мщенья стал? Мертвы ль вы оба? Что за роль играли? Быть может, кукол роль, хоть в плен царей вы брали?

213

…монумент Помпея, // Пред кем… пал Цезарь… — Статуя в Палаццо Спада в Риме, возможно, портретная статуя Гнея Помпея (106-48 гг. до н. э.) — римского политического деятеля и полководца, противника Юлия Цезаря, но, очевидно, не та, около которой был убит Цезарь.

88

А ты, в кого ударил дважды гром, Доныне, о священная волчица, Млеко побед, которым вскормлен Рем, Из бронзовых сосцов твоих сочится. Навек — музея древностей жилица, От жгучих стрел Юпитера черна, Чтоб вечно Рим тобою мог гордиться, Мать смелых! Вечно ты стоять должна И город свой хранить, как в оны времена.

89

Храни его! Но тех людей железных Давно уж нет. Мир города воздвиг На их могилах. В войнах бесполезных Им подражало множество владык, Но их пугало то, что Рим велик И нет меж ними равного судьбою, Иль есть один, и он всего достиг, Но, честолюбец, вставший над толпою, Он — раб своих рабов [214] — низвергнут сам собою.

214

…раб своих рабов. — Байрон имеет в виду Наполеона.

90

Лжевластью ослепленный, он шагал, Поддельный Цезарь, вслед за неподдельным, Но римлянин прошел другой закал: Страсть и рассудок — все в нем было цельным. Он был могуч инстинктом нераздельным, Который все в гармонии хранит, Гость Клеопатры [215] — подвигам смертельным За прялкой изменяющий Алкид, [216] — Который вновь пойдет, увидит, победит,

215

Гость Клеопатры. — По преданию, влюбленный Цезарь долгое время оставался при дворе египетской царицы Клеопатры.

216

За прялкой изменяющий Алкид… — Алкид (иначе Геракл) за убийство Ифита должен был три года служить рабом у лидийской царицы Омфалы, выполняя женскую работу.

91

И вот он Цезарь вновь! А тот, хотящий, Чтоб стал послушным соколом орел, Перед французской армией летящий, Которую путем побед он вел, — Тому был нужен Славы ореол, И это все. Он раболепство встретил, Но сердцем был он глух. Куда он шел? И в Цезари — с какою целью метил? Чем, кроме славы, жил? Он сам бы не ответил.

92

Ничто иль все! Таков Наполеон. А не накличь он свой конец печальный, Он был бы, словно Цезарь, погребен, Чей прах топтать готов турист нахальный. И вот мечта об арке Триумфальной, Вот кровь и слезы страждущей Земли, Потоп, бурлящий с силой изначальной! Мир тонет в нем, и нет плота вдали… О боже, не ковчег, хоть радугу пошли!

93

Жизнь коротка, стеснен ее полет, В суждениях не терпим мы различий. А Истина — как жемчуг в глуби вод. Фальшив отяготивший нас обычай. Средь наших норм, условностей, приличий Добро случайно, злу преграды нет, Рабы успеха, денег и отличий, На мысль и чувство наложив запрет, Предпочитают тьму, их раздражает свет.

94

И так живут в тупой, тяжелой скуке, Гордясь собой, и так во гроб сойдут. Так будут жить и сыновья и внуки, И дальше рабский дух передадут, И в битвах за ярмо свое падут, Как падал гладиатор на арене. Не за свободу, не за вольный труд, — Так братья гибли: сотни поколений, Сметенных войнами, как вихрем — лист осенний.