Памфлеты, фельетоны, рассказы

Ларни Мартти

На стезе ее ристаний то и дело появлялись препятствия: жалкая изуродованная детвора, в которой селился порок. Однако она с достоинством переносила невзгоды, обламывала зубки духа, прорезавшиеся у крохотных агрессоров, и заглушала их протесты под прессом воспитательной работы.

В поселке проживала семья, на протяжении восемнадцати лет докучавшая и продолжавшая докучать нейти. Семья батрака в полном составе: одиннадцать ребят. Вечно кто-нибудь из них да бегал в школу. Это казалось нескончаемым, а порой и бессмысленным. Одиннадцать ребят!

Нейти

ловко обращалась со счетами. Мысли ее бывали всегда поглощены ими. Когда ученики писали в тетради умные слова и в классе стояла нравственная тишина, нейти позволяла себе развлечься счетами. Это была ее лира, однообразие которой рождало набожное томление в невинной душе старой девицы. Впрочем, сегодня она снизошла к скучным будням народной школы, решив несложную задачку. В семье батрака Руоттила было одиннадцать детей, каждому из них предстояло шесть лет топать сквозь узкую школьную калитку. Получалось 66 лет, что уже приближалось к возрасту нейти. И все как один: чумазые, пугливые и своевольные.

Нейти отложила счеты в сторону и с высоты своей учительской кафедры окинула класс изучающим взором. В нем было свыше сорока юных человеческих душ. Кашляющих и шмыгающих. И посреди всего этого одиннадцатый Руоттила, второгодник третьего класса.

Мальчонка сидел за первой партой. Лицо у него было неопределенное: когда он щурился и морщил лоб, то совсем походил на старуху; когда же взгляд его глубоко посаженных глаз был устремлен вдаль, он напоминал Христа-младенца, выхваченного с престольного образа. Восковой худенький мальчик.

Нейти паренек внушал неприязнь. Почему, она сама не знала. Возможно, потому, что, оставшись на второй год, он добавил еще одно звено к школьной цепи семьи Руоттила. Теперь она насчитывала уже 67 лет. Чтобы убедиться в этом, не нужно было счетов. Бывает ведь в жизни что-то само собой разумеющееся и не поддающееся сомнениям.

— Урок окончен!

В голосе нейти слышались нотки некоторой усталости и пресыщенности. Ученики собрали тетради и отнесли их на стол к учительнице. Сборник мудрости третьего класса, сочинение на тему, заданную преподавательницей: «Что для меня всего дороже дома?». Любовь принудительная: не меньше двухсот слов. Своего рода минимум любви, минимум общинной народной школы. Но младшего Руоттила любовь сторонилась — он подал учительнице чистую тетрадь. Атмосфера в классе сгустилась, как небо, предвещающее явление отца-громовержца.

— А у тебя почему не написано?

Мальчонка зашепелявил, точно в рот ему набилось сухое толокно:

— Не получилось… Не сумел…

— Так ты и не старался…

— Нет, я старался, но у меня ничего не вышло… Очень уж трудно было…

У нейти зачесались руки. Она схватила указку и постучала ею о край стола.

— Тихо.

И тишина наступила. Укоризненная тишина. Перед классом стояли, глядя в упор друг на друга, беспомощная юность и беспощадная старость.

— Вот вам пример плохого ученика, — начала старая преподавательница.

Уроки не выучены, в тетради для сочинений — ни слова. А ну, ответьте: правильно это?

Никто не ответил, и наставница продолжала:

— Нет, неправильно. В наказание Аапо Руоттила всю перемену простоит за доской. А теперь ответьте снова: заслужил он это?

В классе стояла тишина, как в церковной ризнице. Преподавательница сама же ответила:

— Заслужил.

Затем она показала Аапо на доску, на которой четким почерком были выведены слова: «Что для меня всего дороже дома?» — и промолвила:

— Ступай-ка за доску да подумай там.

Мальчик повиновался. Он выглядел жалким, беспомощным мямлей. Чересчур большая блуза и длинные штаны дополняли безрадостную картину — Аапо Руоттила напоминал нищего, тянущего свою лямку.

Как только ненавистная курточка, прятавшая внутри себя мальчонку, скрылась за доской, нежно предоставившей ему убежище, нейти повысила голос:

— Следующим будет урок рисования. Рисовать будете с натуры. Да, да, с натуры. Лена Тупала, ты принесла с собой репу? Ага. Отлично. Положи ее сюда на стол. Именно такую я имела в виду. Настоящая полевая репа с ботвой. Ну ладно, а сейчас ступайте на перемену!

Классная комната опустела, и в нее устремились струи кислорода. Он был общим достоянием, и его хватило и за доску.

Урок начался под знаком репы. И тут вдруг обнаружили, что репа пропала. Она исчезла с учительского стола во время перемены. Взоры всех искали виновного. Но ни у кого щеки не покрылись краской виновности и краешки губ не сводила дрожь признания. Пришлось приступить к допросу. Это была китайская пытка, которой первым подвергся Аапо Руоттила. Волоча ноги, он вышел из-за доски и встал перед классом.

— Ты взял? Сознавайся! — прозвучал первый вопрос.

— Не-а…

— Ты видел кого-нибудь в классной комнате во время перемены?

— Не-а… Кого ж из-за доски-то увидишь?

— Что у тебя в карманах?

— Там ее нет.

— А ну, выверни сейчас же!

Последовало гробовое молчание, словно справляли поминки по усопшему. А затем по классу пронесся, подобно порыву ветра, шепот удивления. В кармане мальчонки оказалась половинка очищенной репы. Это рассеяло туман жалости и согнало строгость с насеста. Сочувствия как не бывало; оно потерялось в общем гомоне и шквале новых вопросов.

— Признавайся без уверток, ты украл репу со стола? Где кожица и ботва?

— Не крал я. Это репа, припасенная мною на завтрак. Я грыз ее за доской.

— Ты украл ее? Припасенная на завтрак, вот еще чего?

— Да-а. Мамка утром с собой дала. Но я еще не проголодался и малость оставил на обратный путь…

— И ты думаешь, тебе кто-нибудь верит? А ну-ка скажи седьмую заповедь.

— Седьмую?

— Да, седьмую!

Во взглядах мальчонки, которые он бросал на своих товарищей, были недоумение и беспомощность.

— Она кажется, начинается «Не посягай…». — Что?