Памфлеты
Шрифт:
«Если мы живём теперь под властью мадьяр, то мы должны быть мадьярами, а если будут господствовать немцы, то станем немцами».
Наконец меткую характеристику этого духовенства дал в своё время Духнович: «Ведут наши священники бедный народ к пропасти в своих же интересах».
Тем временем положение народа ухудшалось с каждым годом. Уже в начале XVIII века мадьярские власти констатируют, что основной пищей закарпатских крестьян является смесь гречневой муки, древесных почек, отрубей, буквицы и желудей. А через некоторое время стало ещё хуже. Такой покровитель унии, как граф Шенборн, владел 138 728 гектарами лучшей земли, двумястами сёл численностью в семьдесят тысяч жителей, в то время когда в распоряжении крестьян было всего-навсего двадцать процентов земли, причём земли плохой, каменистой и
Это происходило тогда, когда откормленные и самодовольные униатские «душепастори» на мадьярском языке провозглашали многолетня шенборнам и овевали дымом кадил портреты «августейшего папа» Франца Иосифа I.
Народ искал выхода из этого пекла. Окружённый врагами, он всеми своими помыслами устремлялся за Карпаты к могучему «русскому брату». Там на широких просторах России и Украины он искал поддержки и освобождения от нечеловеческих страданий. Но условия того времени не благоприятствовали его надеждам и стремлениям: над народами Российской империи свистела плеть Романовых. Хотя царские власти и интересовались Закарпатьем, но это была заинтересованность империалистов, готовых поживиться ещё одним куском. У богатейшего помещика графа Бобринского не могло быть никаких общих интересов с батраками графа Шенборна, наоборот, и граф Бобринский и граф Шенборы были заинтересованы в том, чтоб их батраки чего доброго не подняли головы.
Но надежда на освобождение с Востока не умирала в народной душе. Закарпатская беднота свято верила, что настанет время и народы империи Романовых сбросят с себя ярмо, установят народную власть и под руководством великого русского брата понесут свет свободы всем обездоленным. Однако ждать, сложивши руки, пока всё это свершится, было невозможно, это грозило гибелью. И народ начинает организованную борьбу против совершенно обнаглевших угнетателей.
Эта борьба проявилась в единственной возможной в то время в закарпатских условиях форме организованного возвращения крестьян в лоно православной церкви. Таким образом народ демонстрировал не только протест против навязанной ему врагами религии, но и против самого режима врагов, режима, составной частью аппарата которого была униатская церковь. И не только это. Возвращение к православию было одновременно демонстрацией религиозного и национального единства с братьями над Днепром п проявлением несокрушимого стремления украинского народа Закарпатья к государственному объединению с родной семьёй трёх славянских народов.
Это было народное движение. Идея борьбы зародилась в народных низах и первыми отважнейшими в этой борьбе были представители крестьянской бедноты. Началось это почти одновременно и за океаном в больших сосредоточениях закарпатской крестьянской эмиграции, и на Закарпатье, где центром его было село Иза, в котором в течение короткого времени к православию возвратилось девяносто процентов жителей. Известие об этом испугало мадьярских властей и вызвало панику в униатских кругах. С амвонов посылались угрозы, по безрезультатно. Количество православных в сёлах возрастало, движение быстро охватило всю территорию Закарпатской Украины. Крестьяне бойкотировали униатское духовенство, а за отсутствием православных священников сами крестьяне крестили детей и хоронили покойников. Организовывались группы псаломщиков, которые ходили в Почаевскую и Киево-Печерскую лавры, а некоторые молодые крестьяне уезжали в Россию и там поступали в духовные семинарии.
Для униатской консистории создалось угрожающее положение. С помощью венгерской жандармерии, мадьяроны [12] в рясах переходят в контрнаступление. В селе Иза появляется жандармский агент, униатский поп-миссионер Авдрей Авари и производит расследование: шныряет по хатам, выспрашивает, вынюхивает, роется по чужим шкафам и сундукам и, наконец, находит изданную в Америке антиуниатскую брошюру «Где надо искать правду». Он строчит донос в консисторию, после
12
Лица не мадьярского происхождения, отказавшиеся от своей народности и языка, а иногда и веры, выдающие себя за кровных мадьяр.
Спустя некоторое время на первом мармарошском процессе подсудимым предъявляют обвинение в попытках оторвать Закарпатскую Украину от Венгрии и присоединить её к России. Аргументы защиты отскакивают от судейских голов, как горох от стенки. Обвиняемым объявляют приговор: крестьян Изы приговаривают к году и более тюрьмы…
Однако репрессии не помогли, было уже слишком поздно: забитый и, казалось, уже окончательно затравленный народ Закарпатья пробуждался.
Мармарошский приговор не дал Будапешту желанного эффекта. Наоборот, он вызвал такое возмущение масс, что теперь уже не помогали даже самые жесточайшие репрессии. Всё Закарпатье в один голос заговорило: «Не хотим больше проклятой унии. Не хотим больше мадьярских и мадьяронских пиявок».
А пиявки упорно творили своё дело. Кабаны и олени графа Шенборна безнаказанно топтали крестьянские нивы, а графские лесничие и лесники безнаказанно расстреливали крестьян, которые осмеливались войти в графский лес. Провокатор черноризник публично призывал усилить террор, и жандармы остриями штыков подгоняли крестьян в униатские церкви. Греко-католические слуги Ватикана на мадьярском языке читали крестьянам евангелие и мадьярским «Дічертессек Езус Кристус» заставляли своих прихожан приветствовать друг друга…
Но пиявкам и этого было мало. По договореннсти с Будапештом они готовят грандиозную провокацию.
Как и надо было ожидать, роль главного агента провокатора была поручена человеку проверенному. Таковым стал сын униатского попа Арнольд Дулишкович. Он получил задание: во что бы то пи стало установить связь православного населения Закарпатья с Россией и таким образом создать предлог для массового процесса. Провокатор выезжает в Россию и через некоторое время возвращается с готовыми «доказательствами»: ему, дескать, то-то и то-то сказал граф Бобринский. Одновременно жандармы производят среди населения поголовные обыски и находят новые «доказательства в государственной измене» — напечатанные в России книги чисто религиозного содержания…
Крестьян арестовывают десятками и сотнями, их бьют, пытают и еле живых гонят в уже известную мармарошскую тюрьму. Спустя два года на скамью подсудимых сажают девяносто четырёх человек (исключительно крестьян) — героев второго мармарошского процесса. В обвинительном акте подсудимым предъявлено обвинение в государственной измене, бунте против правительства и агитации против мадьярской нации и греко-католической (то есть униатской) церкви.
Главным обвиняемым был православный священник Александр Кабалюк, который, узнав о массовых арестах своих прихожан, возвращается из эмиграции и добровольно садится на скамью подсудимых. Такой же крестьянин, как и его товарищи по тюрьме, он хотел разделить с ними и радость и горе…
Тяжёлым и кровавым был этот крест. На суде выяснилось, что нет тех глумлений, каким не подвергались бы арестованные за время двухлетнего «следствия». В результате пыток подсудимые Бабинец, Боркалюк и Вакарев сошли с ума…
Суд был подлинной комедией. Ни судья, ни прокурор не знали украинского языка, а подсудимые не понимали по-венгерски. Переводчик бессовестно извращал дознания и ответы подсудимых, излагая их так, как это было угодно прокурору. Главным защитником был мадьярон Баторий, юрисконсульт униатской консистории, то есть человек совершенно продавший себя закоренелым врагам подсудимых крестьян. Было вызвано двести заблаговременно проинструктированных властями свидетелей. Вот как происходило это «инструктирование». «X. приказал жандармам избивать до тех пор, пока замученные не падали на колени и не обещали быть верными… Жандармы держали в осаде целые сёла и терзали людей, чтобы они показывали на суде так, как это нужно властям».