Память Древних
Шрифт:
— Проход свободен, сиятельный лорд. Я расспросил местных жрецов, возложение на вас венца августов назначено на сегодняшнее утро.
Ллейд стоял, как приколоченный, несколько секунд и таращился на брата. Он уговаривал себя подумать обо всем потом. Главное из случившегося и так понятно. Вечный… ему теперь стоит опасаться Гессима? Или пообещать ему награду? Или?..
Ллейд кивнул молча, как командир, и шагнул вперед, давая знак, что пора идти. Едва он зашел спасителям за спину, Гессим и еще два бойца отдали оружие остальным (Ллейду свело лопатки, когда он услышал звуки обнажаемых мечей). Затем пошли следом за новоявленным августом Таламрин — как самый надежный эскорт, только что молчаливо давший
Чтобы никто ничего не узнал. Не смог узнать или доказать. Значит, и легенда для отца у Гессима тоже уже есть. А, может, он обошёлся и без легенды и просто избавился от тела. Ладно, — отмахнулся Ллейд. Обо всем этом он сможет подумать потом. Сейчас надо оценить обстановку снаружи, написать Айонасу, выяснить, что происходит и в какой стадии находится их замысел, реорганизовать войска, убрать последствия захвата власти в собственном замке, проследить, чтобы факт этого захвата оставался пока в тайне, проверить, прислала ли что Эдорта (наверняка) и написать в ответ, и да — еще надо отмыть грязь, поесть и… принять венец августов.
Данан шла по установившейся привычке впереди отряда. Если отбросить то, что теперь она была никудышним колдуном, и что позади у них осталась череда откровений, можно было подумать, что все — как прежде. Как прежде из тех времен, когда Реда уже не было, и, смирившись с его потерей, они стали смелее. Оставшись без старшего, сами стали старшими. Их ошибки сегодня были страшнее и значительнее, но им придавали меньше значения. Данан словно махала рукой: «Потом разберемся» или «Это не так уж важно», и шла дальше.
Хольфстенн часто замечал в глазах Диармайда немой упрек. Не в сторону Жала, нет — в сторону того, что Данан объявила свое слово последним в любой дискуссии. Наверняка думал, что будь жив Ред, ему бы Темный архонт не нашептал утащиться в подземелья Руамарда ради мнимой помощи гномам. И все было бы хорошо.
Впрочем, такая тупая убежденность в непогрешимости наставника, осталась, пожалуй, единственным стопроцентным недостатком бывшего лейтенанта. Формально, Дей все еще им был, да только теперь самого смысла во всяких орденских званиях не осталось. Дей старался относиться к Данан по-товарищески: как старший, когда речь заходила о подготовке чародейки с мечом (она упражнялась стойко, каждый вечер), и как младший, когда она говорила, что пора сворачивать привал или наоборот разбивать лагерь.
Их путь к Ирэтвендилю лег снова через Астерию. Помимо послабления, которое они находили здесь и прежде, Данан отметила случившиеся перемены. Каждая третья деревня на их пути превратилась в почерневшее, разглоданное пепелище. Поместье лорда средней руки, второму из сыновей которого они когда-то помогли спастись от исчадий, сровняли с землей. Жаль, в том числе и потому, что чародейка надеялась на его гостеприимство, лошадей, и искренне считала лорда с домочадцами хорошими людьми.
Их смешанная компания, в прошлый раз вызывавшая любопытство и вопросы, теперь в Астерии всем была по боку. В лицах людей отражался страх, как он есть. И только, если Данан успевала сказать, что они Смотрители Пустоты, чтобы избежать неприятностей, ей тыкали рукой в какое-нибудь из направлений и говорили что-то вроде:
— Ваши выходили в ту сторону два дня назад. Там, ближе к эльфам, будет разбитая крепость. Думаю, они осели в ней. Если, конечно, выбили оттуда нечисть.
Данан благодарно кивала, говорила вежливые слова, обещала непременно нагнать «своих». И разворачивалась в направлении королевства эльфов.
На душе было не то, чтобы скверно — скорее, спорно. С одной стороны, мобилизация всех
Есть еще страны, которым не наплевать. Не Даэрдин, не Талнах, да. Но есть.
Данан держалась молодцом. Несмотря на то, что ордовирный браслет отнял у неё возможность обороняться от опасности привычными способами, он будто вернул ей стойкость. Хотя бы немного. В случавшихся регулярно стычках с хаотично бродившими группами исчадий, Данан хваталась за меч и, на удивление всех, обнаруживала с ним маломальскую сноровку. Очевидно, что Жалу, Дею, а заодно и Эдорте, не приходилось обучать чародейку с нуля. Клейв или кто бы там ни был прежде, явно старался, вбивая Таламрин в голову науку защищать себя обычными методами.
Стычки с беспризорными исчадиями случались каждый день, а порой — и дважды на дню. Зачастую это были совсем лишенные воли и сознания создания, в которых единственный инстинкт — голод — подавил все остальное. Они отбивались от генералов и теократов, которые вели то или иное опустошение, пожирая сущее. А когда заканчивали, оказывались в немногочисленном составе на пепелище одни. В иных деревнях и поселениях Астерии, если исчадий было совсем мало, люди приучились справляться с набегами сами. Нарочно собирали ополчение, выступали в бой, безжалостно уничтожали нечисть, сжав зубы. В других — отставших исчадий оказывалось слишком много, и в результате ожесточенных боев «живая» сторона несла большие потери. Благо, исчадия не размножались сами по себе. Это хоть немного вселяло в людей надежду.
Диармайд стал миролюбивее: меньше цапался с Жалом, старался не ругаться с Данан по любому поводу. Может, в самом деле поумнел, а, может, просто поглядел на пример всегда терпеливого Борво, который начал понимать, что Эдорта вряд ли ответит ему взаимностью. Во всяком случае, пока к этому не вело: Дора жила какой-то своей жизнью, частенько строчила письма, отсылая их по возможности (по её словам — братьям леди Данан), и Борво в эту жизнь никак не вписывался.
Впрочем, возможно все дело оказывалось в том, что у Борво и Диармайда, как и у Данан, были теперь другие заботы. Их глаза теперь постоянно светились серебристым, в любое время дня и ночи, в любом месте, за любым занятием. В моменты столкновений с исчадиями пустоты, блеск и сияние в лицах парней становились ярче, а у Данан — тускнели, чернея, даже несмотря на условное отсутствие магии. Это наводило чародейку на мысль, что, как ни прячься, а от скверны Пустоты в самом деле нельзя ни укрыться, ни убежать. Очернившись раз, её уже не вывести. Измазавшись в Пустоте опустошенных Увяданием исчадий, Данан только теперь окончательно поняла, что обратно духовный клинок ей уже не «выбелить».
Размышляя об этом, чародейка прислушивалась к себе и… ничего не чувствовала. Может, немного, обиду — что именно ей из-за её способностей пришлось вляпаться в это дерьмо глубже остальных, но не более. Прицениваясь к собственным чувствам, чародейка ловила себя и на других изменениях, к которым ордовирный браслет не имел отношения. Её уже не беспокоило, что их может засечь какой-нибудь дух, поднятый соглядатаями Молдвинна: она равно надеялась на Жала, Клейва и братьев. С разных сторон, так или иначе, они справятся с этим. Даже в случае засады им теперь мало что грозит — ну в самом деле, с ними Фирин! Потеря Редгара тоже больше не отзывалась у женщины волчьей тоской — она напоминала шрам, до того старый, что уже и не вспомнишь, где получил. Только чувствуешь иногда пальцами, когда ведешь по коже. А в остальное время лишь удивляешься, как он еще мхом не порос.