Память (Книга первая)

Чивилихин Владимир Алексеевич

И они, судя по всем данным, не встретились. Дело в том, что Павел Выгодовский перед прибытием в Вилюйск Николая Чернышевского был, как писалось в официальном распоряжении, «уволен в Иркутскую губернию». Его статус, состояние здоровья и образ жизни были в ведомости о государственных преступниках 1871 года, находившихся в Якутии, охарактеризованы так: «…со де р ж а н и е от казны н е получает (разрядка моя. — В. Ч.), семейства не имеет, по дряхлости лет и слабости зрения ничем не занимается». Однако перевод старика-декабриста в местность с более умеренным климатом едва ли объясняется только желанием властей избавить Павла Выгодовского от шестидесятиградусных морозов и оленьей строганины.

Его, правда, возвращали к «законному» месту ссылки, назначенному

определением томского суда 1855 года, но главная причина все же была, вероятно, в другом. Наказание одиночеством, исключающим всякую возможность общения между государственными преступниками, — вот чем это вызывалось, и есть тому веское доказательство. После разгрома польского восстания 1863 года в Вилюйск привезли двух государственных преступников. Даже их имена составляли тайну, и узники числились под номерами. Это были поляки Дворжачек и Огрызко. Первый вскоре умер, не выдержав тягот острожного режима, второй чудом выжил, но перед самым приездом в Вилюйск Николая Чернышевского был так же, как и Выгодовский, переведен в другое место.

Современный романист может, наверное, изобразить встречу Павла Выгодовского с Николаем Чернышевским на какой-нибудь почтовой станции или в ночлежной избе, что стояла в глубоком снегу обочь санного пути, связывающего Якутию с Иркутией; да только все это будет что-то вроде досужего домысла, потому что Чернышевский был доставлен в Вилюйск действительно санным путем в январе 1872 года, а Выгодовский объявился — нет, не в Иркутске, как до сего дня пишут и печатают даже в очень солидных изданиях, — а лишь поблизости от него, еще летом 1871-го и в силу необъяснимых причин не избежал все-таки приметного исторического перекрестка — новым местом ссылки великомученика-декабриста оказалось село Урик, прочно вошедшее в летописи нашего Отечества, потому что именно здесь некогда основалась замечательная декабристская колония, где одновременно жили семья Волконских, два брата Муравьевых, Вольф и великий декабрист Михаил Лунин, создавший в этой ничем не примечательной сибирской деревушке бессмертные общественно-политические сочинения, и оттуда он был отправлен в Акатуй, последнее свое земное пристанище, напоминающее, скорее, не землю, а некое подобие ада.

В селе Урик мне пока не довелось побывать — из Иркутска, когда я в него попадал, манящей доступностью тянуло к себе светлое око Сибири, защите которого от искусственной катаракты было отдано столько времени и сил.

Когда я впервые писал о Байкале, то не мог не упомянуть поляка Бенедикта Дыбовского, открывшего сказочно богатый живой мир, образовавшийся в хладных глубинах сибирского озера-моря. Значение и своевременность этого открытия трудно переоценить — зоологическая мировая наука тогда выходила на дарвиновскую тропу, а в Байкале, своеобразной природной лаборатории непрерывного эволюционного видообразования, более двух тысяч эндемичных органических форм, нигде в других местах земли не встречающихся, и этот уникум нашей планеты будет изучаться до тех пор, пока будет существовать наша планета, или, вернее, до тех пор, пока будет существовать Байкал хотя бы в его теперешнем состоянии.

Вклад, который внесли образованные ссыльные поляки в науку, сравним с сибирским подвигом декабристов-просветителей, натуралистов, пионеров освоения глухих мест. Дыбовский, Черский, Витковский и другие государственные преступники, чье «преступление» состояло в борьбе за свободу и независимость своего народа, сделали в Сибири немало важных открытий в области географии, зоологии, геологии, археологии. Они оставили заметный след в научной истории моей далекой родины, в истории России и Польши, а значит, если все соединить да приложить к общему счету, — в истории человечества.

А в Иркутске проживало одновременно до двух тысяч ссыльных поляков, многие с семьями, и в городе существовала польская политическая, общественная и религиозная жизнь. И тут необходимо познакомить читателя с одной интересной личностью, которую я узнал через М. М. Богданову, за что остаюсь ей благодарно обязанным.

Этот человек не был ученым или, скажем, просветителем, он был просто добрым человеком. Мы, между прочим, не всегда по

достоинству оцениваем роль хороших людей в развитии, преобразовании либо просто нормальном течении жизни. Часто необыкновенно скромные и действительно не сделавшие ничего этакого выдающегося люди эти, однако, очень заметно влияют на окружающих своим нравственным обликом, делают других лучше и чище, а свет их души, как свет погасшей звезды, долго еще тихо греет, струит теплым лучом сквозь мир, согревая людей благодарной памятью. Любое научное открытие рано или поздно будет сделано, если оно вскрывает какой-либо объективный закон природы и бытия, а нравственные богатства человеческой индивидуальности неповторимы, их существование возможно в единственном человеке, живущем в преходящих исторических условиях, и отсюда вечная, лишь кажущаяся мимолетной, ценность отдельной личности, несущей в жизнь добро. Предваряющие слова эти я с чистой совестью от ношу к человеку, достойному уважительной памяти потомков, поляков и русских.

Христофор Швермицкий был осужден между двумя польскими восстаниями, в 1846 году, по делу «Заговора, целью коего было распространение демократических правил для восстановления прежней независимости Польши». В Иркутске он организовал помощь и польским, и русским ссыльным-одиночкам, пытаясь собрать их в группы и затевая для них «складки», — старик, по воспоминаниям современников, «первый высыпал из своего кошелька все его убогое содержимое». Это Швермицкий разыскал в вилюйском остроге «секретных» Дворжачка и Огрызко, добился свидания с ними, организовал сбор средств в пользу их и передал им деньги через посредника, Это он, будучи настоятелем Иркутского костела, проводил в последний путь руководителей восстания 1866 года, казненных на Кругобайкальском тракте, — Котковского, Рейнера, Шарамовича и Целинского, это он с волнением и сочувствием рассказывал Бенедикту Дыбовскому об иркутском учителе Неустроеве, организаторе нелегальных молодежных кружков, который отвесил публичную пощечину генерал-губернатору и вскоре погиб от руки палача…

Христофора Адамовича Швермицкого знали и уважали по всей Восточной Сибири; он был безмерно добр, не по карману щедр и не по летам энергичен. Мария Михайловна Богданова добыла сведения, что еще молодым, в 50-е годы, он завязал дружеские отношения с некоторыми декабристами; а я-то все больше уверяюсь, что в жизни, несмотря на ее кажущуюся стихийность, есть своя даже обычная житейская последовательность и логика — как это ни покажется удивительным, но вроде бы совершенно случайное совпадение нескольких обстоятельств привело к этому интересному человеку Павла Выгодовского…

Первая случайность заключалась в том, что в Урике одновременно со старым декабристом оказался Петр Швермицкий, родной брат Христофора Адамовича. Другой случайностью было еще более редкое обстоятельство — Петр только что отбыл ссылку в Нарыме, где более четверти века провел Павел Выгодовский. Наконец, оба урикских изгнанника происходили из крестьян, и декабрист к тому же официально числился принадлежащим к римско-католическому вероисповеданию. Их соединили, наверное, и общие демократические воззрения. Короче, товарищи по изгнанию быстро сблизились, и Петр Швермицкий, узнав, очевидно, что этот полуслепой старик не имеет никаких средств к существованию, рассказал о нем в Иркутске брату. И если б не это обстоятельство, мы, быть может, так ничего бы никогда и не узнали о последних годах жизни последнего декабриста-«славянина».

В сентябре 1871 года Павел Выгодовский получил «вид» — разрешение на временное проживание в Иркутске. «Для разных занятий», — было сказано в казенной отпускной бумаге, но чем мог заниматься больной и дряхлый человек? Из братских чувств, из сострадания к Выгодовскому Швермицкие определили его на жительство при Иркутском костеле.

И снова потянулись неотличимо однообразные годы в крайней.бедности. Сохранились полицейские документы, свидетельствующие о том, что политический ссыльный Павел Выгодовский не может из-за отсутствия средств внести обязательные сорок копеек годовых за «билет», разрешающий ему проживать в Иркутске. А ведь декабрист, как поселенец, был еще обязан платить подати в урикское крестьянское общество.