Память, Скорбь и Тёрн
Шрифт:
— Узнала то, что мне было нужно, — сказала Амерасу. — Я знала, что видела тебя в зеркале Джирики, но считала, что это просто неудачная случайность. Дорога снов сильно изменилась за последнее время. Она стала неясной и непредсказуемой даже для тех, кто привык ходить по ней. Теперь я вижу, что наша первая встреча не была случайностью.
— Ты имеешь в виду, что твоя встреча с Саймоном была кем-то предрешена. Праматерь? — поинтересовался Джирики.
— Нет. Я просто имею в виду, что границы между мирами, теми и нашими, начали стираться. Кто-то, подобно этому юноше, которого тащат в разные стороны, оказывается невольно или по чьему-то трудно объяснимому
Саймон попытался заговорить.
— Что вы узнали… из моих воспоминаний? О… об Инелуки?
Лицо ее стало непроницаемым.
— Слишком многое. Думаю, теперь мне ясен жуткий и тонкий план моего сына, но я должна еще подумать. Даже в этот час мне не следует пугаться настолько, чтобы принимать опрометчивые решения. — Она поднесла руку ко лбу. — Если я права, то опасность страшнее, чем мы предполагали. Мне следует поговорить с Шима'Онари и Ликимейей. Я очень надеюсь, что они меня услышат и что еще не поздно. Возможно, мы начнем копать колодец, когда наши дома уже будут объяты пламенем.
— Мои отец и мать должны послушаться, — заверил Джирики. — Всем известна твоя мудрость. Праматерь.
Амерасу грустно улыбнулась:
— Когда-то женщины Дома са'Онсерей были хранителями законов. Последнее слово оставалось за самой старшей в доме. Когда Дженджияна из рода Соловьев видела, как следует сделать что-нибудь правильно, она говорила об этом, и все так и делали. Но со времени Побега все изменилось. — Рука ее затрепетала в воздухе, как взлетающая птица. — Я уверена, что твоя мать прислушается к голосу разума. Твой отец хорош, но в некоторых отношениях он еще более старомоден, чем я. — Она покачала головой. — Простите меня, я очень устала, и мне о многом нужно подумать. Иначе я бы так неосмотрительно не говорила, особенно в присутствии этого мальчика. — Она вытянула руку в сторону Саймона, легонько коснувшись его щеки кончиками пальцев. Боль старой раны улеглась. Увидев ее серьезное лицо и осознав, какой груз ей приходится нести, он поднял руку и почтительно коснулся ее руки.
— Джирики правду сказал тебе, дитя человека, — произнесла она. — На горе или на радость, но ты действительно отмечен. Я сожалею только, что не могу дать тебе какого-нибудь слова, которое помогло бы тебе в пути.
Свет снова угас. Саймон позволил Джирики вывести себя наружу.
Глава 26. НАРИСОВАННЫЕ ГЛАЗА
Мириамель облокотилась о перила, следя за суетой на пристани. Винитта не был большим островом, но здешний дом Бенидривинов дал Наббану двух последних императоров и трех герцогов при короле Престере Джоне. Остров был также родиной легендарного Камариса, но даже такому славному рыцарю было отведено лишь второе место в блестящей истории Винитты, пестрящей именами героев. Порт всегда был оживленным, а теперь, когда Бенигарис занимал герцогский трон, Винитта получила огромные преимущества.
Аспитис Превис и капитан отправились в город, чтобы уладить свои дела. В чем они состояли, Мириамель не имела представления. Граф дал понять, что должен выполнить какое-то важное поручение самого Бенигариса, — это все, что он смог сообщить ей. Аспитис велел Мириамели и Кадраху
Мириамель поняла, что это значит: что бы ни думал о ней Аспитис, как бы ни ценил ее общество и красоту, он не собирается дать ей возможности сбежать. Быть может, он сомневался в достоверности ее рассказа или просто опасался, что Кадрах заставит ее уйти, потому что последний не скрывал своей растущей неприязни к графу Эдны и Дрины.
Она вздыхала, с тоской глядя на ряды торговых палаток вдоль пирса, каждая из которых была украшена флажками и забита товарами. Коробейники расхваливали свой товар. Танцоры и музыканты давали представления за деньги, а моряки с кораблей разных стран, смешавшись в толпе с жителями Винитты, вместе кричали, смеялись и ругались. Несмотря на хмурые небеса и внезапные ливни, толпа, кишащая на пристани, казалось, думала только о веселых развлечениях. Мириамели так хотелось оказаться среди них!
Кадрах стоял возле нее, его обычно розовое лицо было бледно. Монах почти ничего не сказал с момента отбытия графа. Он наблюдал его отъезд почти с той же брезгливостью на лице, с какой смотрел сейчас на то, что творилось на пристани.
— Господи, — произнес он. — Просто тошнит смотреть на подобную беззаботность. — Не совсем понятно было, к чему именно относилось его замечание, но Мириамель все равно разозлилась.
— А ты сам, — огрызнулась она, — ты-то лучше, что ли? Пьяница и трус.
Крупная голова Кадраха повернулась медленно, как мельничное колесо.
— Заботы заставляют меня быть таким, госпожа. Я слишком пристально наблюдаю за происходящим.
— Наблюдаешь за чем? А, все равно. У меня нет настроения выслушивать твои туманные проповеди. — Ее передернуло от злости, но не удалось успокоить себя тем, что она права. Кадрах все более отдалялся от нее за последние дни на корабле, как бы неодобрительно наблюдая за ней издалека. Это ее раздражало, но и продолжающиеся странные отношения между ней и графом вызывали в Мириамели чувство неловкости. Поэтому было несколько затруднительно оправдать ее раздражение, но еще труднее было вынести пристальный взгляд серых глаз Кадраха, который смотрел на нее, как на непослушного ребенка или зверушку.
— Почему бы тебе не обратить свою жалобу к матросам? — посоветовала она. — Они-то выслушают тебя с удовольствием.
Монах скрестил руки на груди. Он стал объяснять терпеливо, но избегая ее взгляда.
— Почему вы не выслушаете меня, госпожа? Один последний раз? Мои советы далеко не так плохи, и вам это известно. Сколько можно слушать сладкие речи этого… этого придворного красавчика? Вы же для него, как маленькая птичка, которую он достает из клетки, чтобы поиграть с ней и снова посадить туда. Вы ведь ему безразличны.
— Странно, что ты мне это говоришь, брат Кадрах. Граф отдал нам капитанскую каюту, кормил за своим столом и проявлял полное уважение. — Ее сердце забилось учащенно, когда она вспомнила его горячие губы у своего уха и его твердое, но нежное прикосновение. — А ты, наоборот, врал мне, брал деньги за мою свободу и даже стукнул так, что я лишилась сознания. Только сумасшедший может предлагать такие аргументы для доказательства дружеских чувств.
При этом Кадрах поднял глаза и задержал ее взгляд. Казалось, он чего-то ищет, его испытующий взгляд вогнал ее в краску. Она состроила гримасу и отвернулась.