Память, Скорбь и Тёрн
Шрифт:
— Гутвульф!
— Они говорят на разных языках, — пробормотал слепой. — Иногда мне кажется, что я понимаю их, но потом снова теряю нить… — Голос его звучал очень слабо, Саймон чувствовал, что слепой дрожит.
— Я не могу… идти дальше. — Саймон вцепился в камень. — Я должен остановиться.
— Почти. — Гутвульф сделал еще один запинающийся шаг по узкой дорожке. Саймон заставил себя оторваться от стены и пошел вперед, стремясь снова схватиться за слепого.
Они брели дальше. Саймон нащупал несколько отверстий в каменной стене, но Гутвульф не поворачивал. Когда в туннеле зазвучали
— Они идут за нами! Я думаю, это Прейратс. — Он поскользнулся и выпустил плечо слепого, пытаясь восстановить равновесие. Когда Саймон снова протянул руку вперед, Гутвульф исчез.
Мгновение леденящей паники длилось до тех пор, пока Саймон не нащупал за уступом отверстие туннеля, Гутвульф оказался там.
— Почти, — задыхаясь сказал граф. — Почти. Голоса, они кричат! Но у меня есть меч — почему они кричат?
Он пошел вниз по туннелю, держась за стены. Саймон держался за спину графа. Гутвульф повернул еще несколько раз. Вскоре Саймон уже не мог вспомнить всех поворотов. Это обнадеживало — тому, кто преследует их, труднее будет их обнаружить.
Трудный путь сквозь тьму продолжался и продолжался. Саймон чувствовал, что растворяется в темноте. Ему казалось, что он снова стал духом, бездомным духом, блуждающим по серой стране.
Один, если не считать Лилит и Мегвин.
Думая о тех, кто помог ему, он собрал остатки сил и пошел дальше.
Они так долго брели в тумане, что Саймон не заметил остановки до тех пор, пока Гутвульф неожиданно не упал вперед. Саймон снова нащупал слепого и понял, что граф ползет. Когда он остановился, Саймон протянул руку вниз и нащупал лежащую на камне груду тряпок — гнездо. Продолжив свое исследование, он обнаружил дрожащую ногу слепого и холодное лезвие меча.
— Мое, — быстро сказал Гутвульф. Голос его был хриплым от усталости. — Это тоже. Здесь безопасно.
В это мгновение Саймон уже не мог думать ни о мече, ни о Прейратсе, ни о солдатах, которые могли явиться, ни даже о том, что Король Бурь и Элиас собираются перевернуть мир вверх тормашками. Каждый вдох причинял жгучую боль, руки и ноги сводили болезненные судороги. Голова гудела, как колокола на Башне Зеленого ангела.
Саймон нашел местечко в разбросанных тряпках и сдался на милость сна-победителя.
5
ЖИЗНЬ В ИЗГНАНИИ
Джирики отнял руки от камня дворров.
Эолейру не нужно было говорить, что случилось.
— Ее не стало. — Граф смотрел на бледное лицо Мегвин, расслабленное и спокойное, как будто во сне. Он готовил себя к этой минуте и все равно чувствовал, что чудовищная пустота заполняет его, пустота, которая останется навсегда. Он схватил ее еще теплые руки.
— Я сожалею, — сказал Джирики.
— Сожалеете? — Эолейр не смотрел на него. — Много ли значит жизнь смертного для вашего народа?
Ситхи некоторое время молчал.
— Зидайя умирают, так же как смертные. И когда те, кого мы храним в наших сердцах, уходят от нас, мы тоже
— Тогда, если вы понимаете, — сказал Эолейр, пытаясь овладеть собой, — пожалуйста, оставьте меня одного.
— Как вам угодно. — Джирики встал, не сгибаясь, как кошка. Он, казалось, хотел сказать что-то еще, но промолчал и вышел из шатра.
Эолейр долго смотрел на Мегвин. Ее влажные от пота волосы тугими кольцами лежали на лбу. Губы, казалось, таили улыбку. Было почти невозможно поверить, что жизнь покинула ее.
— О, боги были жестокими хозяевами! — простонал он. — Мегвин, чем мы виноваты? — Слезы выступили на его глазах, он зарылся лицом в ее волосы, потом прижался губами к холодеющей щеке. — Все это было жестокой, жестокой шуткой! Все было напрасно, если тебя нет! — Тело его сотрясали рыдания. Несколько секунд он раскачивался взад и вперед, отчаянно сжимая ее руку. Другой рукой она все еще прижимала к груди камень дворров, как будто боялась, что его отнимут. — Я не знал, не знал! Почему, почему ты ничего не сказала мне? Зачем ты притворялась? А теперь все потеряно, все кончено…
Белые волосы Джирики развевались по ветру. Он ждал графа. Эолейр подумал, что бессмертный похож на духа бури, на предвестника смерти.
— Что вам нужно?
— Как я уже сказал, граф Эолейр, я очень сожалею. Но есть вещи, которые, как мне кажется, вы должны знать. То, что я обнаружил в последние мгновения жизни леди Мегвин.
О Бриниох, сохрани меня! — подумал он устало. Мир сейчас был слишком велик для Эолейра, и он не был уверен, что сможет вынести новые загадки ситхи.
— Я устал. Завтра мы отправляемся в Эрнистир.
— Вот почему я хочу поговорить с вами сейчас, — терпеливо сказал Джирики.
Несколько мгновений Эолейр смотрел на него, потом пожал плечами:
— Хорошо. Говорите.
— Вам холодно? — спросил Джирики с бережной заботливостью существа, неожиданно открывшего для себя, что люди страдают от капризов погоды. — Мы могли бы подойти к костру.
— Я переживу.
Джирики медленно кивнул:
— Этот камень дали леди Мегвин тинукедайя, верно? Те, кого вы называете домгайны?
— Да, это был подарок дворров.
— Он очень похож на великий камень, который вы и я видели в Мезуту’а, под горой: Шард, Главный Свидетель. Когда я коснулся этого маленького камня, то ощутил многие мысли Мегвин.
Эолейра расстроила сама мысль о том, что бессмертный был с Мегвин в ее последние мгновения.
— А может быть, лучше оставить ее мысли в покое — пусть она заберет их с собой в могилу?
Ситхи помедлил:
— Это трудно для меня. Я не хочу ничего навязывать вам, но кое-что, мне кажется, вы должны знать, граф. — Джирики коснулся длинными пальцами руки Эолейра. — Я не враг вам, Эолейр. Все мы заложники капризов безумного могущества. — Он убрал руку. — Я не могу утверждать, что знаю наверняка все, что она чувствовала или думала. Дороги снов — тропы, которые открывают Свидетели, такие, как этот камень, — очень запутаны в эти дни, очень опасны. Вы помните, что случилось, когда я коснулся Шарда. Я не хотел рисковать, но чувствовал, что если можно помочь, то я должен помочь.