Память Света (Память огня)
Шрифт:
Только тогда.
Лойал не знал много о войне. Не нужно много знать, что бы понять, что Илэйн проигрывала битву.
Он и другие Огир сражались, стоя перед ордой тысячь и тысячь Троллоков, которые пришли раздавить их с юга, огибая город. Арбалетчики из легиона Дракона стояли по обе стороны Огир, залп за залпом выпуская стрелы, когда Троллоки ударили по ним. Враг рассеял истощенную тяжелую конницу Легиона. Отряд пикинеров отчаянно стоял против течения, и Волчья Гвардия пыталась держать строй на другом холме.
Он слышал фрагменты того, что происходило на других частях поля
Эта новая сила Троллоков сокрушила бы их.
Огир пели песню траура. Это была панихида, которую они пели для лесов, которые должны были погибнуть или для больших деревьев, которые умерли в шторме. Это была песня потери, сожаления, неизбежности. Он участвовал в заключительном рефрене.
«Все реки иссякают, Все песни заканчиваются, Каждый корень умрет, Каждая ветвь должна согнуться…»Он убил рычащего Троллока, но еще один впился своими зубами в его ногу. Он взревел и прервал свою песню, схватил Троллока за шею. Лайал никогда не считал себя сильным, как другие его собратья, но он поднял Троллока и швырнул в других за его спиной.
Люди — хрупкие мужчины — все были мертвы, вокруг его ног. Их смерть беспокоила его. Каждому было дано такое короткое время, чтобы жить. Некоторые, еще живы и все еще сражался. Он знал, что они думали о себе больше, чем есть, но здесь, на поле боя — Огир с Троллоками — они, как дети, бегают под ногами.
Нет. Он видел их не такими. Мужчины и женщины боролись с храбростью и страстью. Не дети, но герои. Однако, их смерть заставила его уши откинуться назад. Он начал петь снова, громче, и на сей раз это не была песня траура. Это была песня, которую он не пел прежде, песня роста, но не одна из песен дерева, которые были так знакомы ему.
Ревел он это громко и сердито, размахивая топором. Со всех сторон, трава зазеленела, жизнь давала всходы. Рукоятки Троллоковых пик, начали прорастать, и на них появились листья. Многие звери зарычал и побросали оружие в панике.
Лойал сражался. Эта песня не была песней победы. Это была песня жизни. Лойал не собирался умереть здесь, на этом склоне холма.
Свет! Он должен закончить свою книгу прежде чем умрет!
Мэт стоял в штабе Шончан, в окружении скептически настроенных генералов. Мин только что вернулась, после того как ее забрали и переодели в одежду Шончан. Туон ушла, пронаблюдать за исполнением имперского долга.
Глядя на карты, Мэт почувствовал желание ругаться снова. Карты, карты и еще раз карты. Кусочки бумаги. Большинство из них были нарисованы клерками Туон в угасающем свете предыдущего вечера. Как он мог знать, что они точны? Мэт видел однажды, как уличный художник рисовал красивую женщину поздним вечером в Кэймлине, и получившееся изображение можно было продать за золото, так же
Все больше он думал, что от этих карт не больше пользы чем от тяжелого пальто в Тире. Ему надо было видеть сражение, не, как кто-то там думал, что видит сражение. Карта были слишком просты.
— Я выйду, чтобы взглянуть на поле боя, — объявил Мэт.
— Вы… что? — спросила Котани. Шончанский Генерал была почти так же симпатична, как связка палок в броне. Мэт полагала, что она, должно быть, съела что-то очень кислое однажды и после чего получилась такая гримаса, полезная для распугивания птиц, да и решила носить ее постоянно.
— Я иду посмотреть на поле боя, — снова сказал Мэт. Он снял шляпу, затем поднял руку над головой и завел ее за спину и ухватил за богато разукрашенные, громоздкие одежды Шончан. Он стащил одежду через голову, неловко шевеля плечами, шелестя шелком и кружевами, а затем отбросил ее в сторону.
На нем остался только его шарф на шее, его медальон и странные бриджи, которые Шончан дали ему, черные и немного жесткие. Мин подняла бровь взирая на его голую грудь, что заставила его покраснеть. Какое это имело значение? Она была с Рандом, так, что сделало ее фактически его сестрой. Была Котани тоже, но Мэт не был убежден, что она была женщиной. Он не был убежден, что она была человеком.
Мэт занырнул под стол на мгновение, и вытащил оттуда сверток, что спрятал здесь раньше, а потом выпрямился. Мин сложила руки на груди. Ее новая одежда очень хорошо выглядела на ней — платье почти так же богато, как и те, что носила Туон. Темно-зеленого блестящего шелка с черной вышивкой и широкими, открытыми рукавами, которые были настолько широки, что в них можно просунуть голову. Они сделали ей прическу, торчащие кусочки металла в волосах, серебро со вставками огневиков. Их были сотни. Если титул Провидица Судьбы ее не прокормит, может быть, она сможет найти себе работу, как люстра.
Она в самом деле была совершенно очаровательна в этом наряде. Странно. Мэт всегда считал Мин больше мальчуганом чем девушкой, но теперь он нашел ее привлекательной. Не то, чтобы он прозрел.
Шончан в комнате, казалось, ошеломлены, что Мэт вдруг разделся до пояса. Он не понимал, почему. У них были слуги, которые носили гораздо меньше. Свет! но они на самом деле очумели.
— Я хочу сделать то же самое, — пробормотала Мин, хватаясь за платье.
Мэт замер, зашипев. Должно быть, он проглотил муху или что-то еще.
— Сожги меня Свет! — донеслось из-под рубашки, которую он сейчас натягивал на себя, раскопав ее где-то среди груды вещей. — Я дам тебе сотню Тар Валонских марок, если ты сделаешь это. Или же расскажу какую-нибудь историю.
Он заработал этим свирепый взгляд, хотя и не знал, почему. Она была одной из тех, кто вечно ходил вокруг да около, как треклятые айильские Девы, когда они шли в свои палатки-парильни.
Мин не стала раздеваться и Мэт почти опечалился. Слегка. Он должен быть осторожным с Мин. Он был уверен, что улыбнувшись не к месту, заработает удар ножом не только от нее, но и от Туон, а Мэт был бы более счастлив, получив только один удар ножом за раз.