Памяти Пушкина
Шрифт:
Теперь он достиг «сладких звуков», но еще – не молитв, хотя и писал брату в 1823 году: «Я обратился к евангельскому источнику». Но страсти, жизнь среди южного общества Кишинева и Одессы составляют преобладающе жгучий элемент лирики Пушкина:
Мой милый друг, не мучь меня, молю:Не знаешь ты, как тяжко я страдаю (I, 295).Ночью темной «стихи, сливаясь и журча, текут, ручьи любви»; «боготворить не перестану тебя, мой друг, одну тебя» (I, 302).
В половине 1824 года Пушкин оставлял Одессу и юг для деревенского уединения в Псковской губернии, в селе Михайловском, куда переносил «и блеск, и тень, и говор волн». В великолепном стихотворении «К морю» поэт прощался с порывами туда, где видел
Уже в Михайловском в сентябре 1824 года Пушкин жалуется:
Но злобно мной играет счастье:Давно без крова я ношусь,Куда подует самовластье (I, 308).Деревенское уединение вызвало новый прилив в лирике Пушкина. От 1824 года до нас дошло несравненно более стихотворений, чем от предшествующих лет: «Разговор книгопродавца с поэтом», два «Послания к цензору», «Подражания Корану» превосходят все предыдущее по глубине мысли, по совершенству формы, по определению особенностей творчества, что так глубоко развито поэтом и в дальнейших произведениях. «Разговор поэта с книгопродавцом» напечатан при первом издании «Евгения Онегина» в 1825 году. Несмотря на замечание поэта в предисловии к этому изданию об «утомительности новейших элегий, в коих чувство уныния поглотило все прочие», и о той «веселости, ознаменовавшей первый произведения автора «Руслана и Людмилы», которая вложена в первые главы «Евгения Онегина», «Разговор книгопродавца с поэтом», как предисловие в новому роману, не что иное, как элегия. Поэт называет «безумством» поклонение женщине:
Что мне до них? Теперь в глушиБезмолвно жизнь моя несется;Стон лиры верной не коснетсяИх легкой, ветреной души;Нечисто в них воображенье,Не понимает нас оно,И признак Бога, вдохновеньеДля них и чуждо и смешно.Поэт, однако, верит одной; но она отвергла заклинанья, и память о ней мучит его бесплодно. Поэт не верит и в славу литератора:
Что слава? Шепот ли чтеца?Гоненье ль низкого невежды?Иль восхищение глупца?Поэт любит свободу, оставляя юношам воспевать любовь, а книгопродавцам – извлекать деньги и злато из рукописей поэта. Он чувствует только, что «стишки не одна забава», что поэзия – это недуг, это шепот демона, от которых рождаются чудные грезы, гармония, пир воображения. Пушкин называет свой роман «сатирическим», и первая глава его должна была показать «светскую жизнь петербургского молодого человека в конце 1819 года». Эта сатира, как мы уже заметили, не оставляла мысли поэта и далее. Великой заслугой Пушкина следует признать соединение нападок на «Коварность» (1824 года; злобное гонение, клевета, как невидимое эхо, тайное предательство), на подозрительность цензуры в «Первом» и во «Втором послании цензору» («Когда не видишь в нем безумного разврата, Престолов, алтарей и нравов супостата») и пр. – с добрыми и возвышенными чувствами. В самом деле, если поэт ищет возвышенной чистой любви, если он мечтает о безмолвии трудов, о том, чтобы не «казнить злодеев громом вечных стрел», а создать в тиши положительный идеал жизни, то для него доступны и вера, и молитва, и милость, и смирение, и надежды в будущем. Таковы положительные мотивы лирики Пушкина с 1824 года – с «Подражания Корану». Религиозные мотивы все чаще и искреннее раздаются в этой лирике, после того как в Михайловском поэт предался чтению жития святых, Библии и других
В 1823 году Пушкин написал:
Свободы сеятель пустынный,Я вышел рано, до звезды;Рукою чистой и безвиннойВ порабощенные браздыБросал живительное семя…а в 1825 году – «Подражание Песни песней».
Однако пока Пушкин поддавался не столько этому новому настроению, сколько общему духу радости от дружбы, веры в друзей («19 октября 1825 года»), веры в народ («Зимний вечер»), в отраду чистой поэзии («Козлову»), в бессмертное святое солнце разума («Вакхическая песня»), в защиту певца от судьбы Андрея Шенье:
Зачем от жизни сей, ленивой и простой,Я кинулся туда, где ужас роковой,Где страсти дикие, где буйные невежды,И злоба, и корысть? (I, 340).Серьезный взгляд на поэзию, на служение музам без суеты, в тиши, выражается в обширной элегии «19 октября 1825 года». Звуки жалобы – на изгнание, на невольное затворничество, на измены любви, на злобу врагов – соединяются в этом обильном лирическими произведениями 1825 году с восторгами вдохновенной любви:
Душе настало пробужденье:И вот опять явилась ты,Как мимолетное виденье,Как гений чистой красоты.1826 год – год освобождения Пушкина из михайловского заточения, его переезд в столицы и свидания с друзьями после шестилетнего отсутствия – отразился бедностью лирики. Но эти немногие произведения, как знаменитая «Элегия на смерть г-жи Ризнич», «Пророк», «Зимняя дорога», «Стансы (В надежде славы и добра гляжу вперед я без боязни)», дышат искренностью и отличаются совершенством формы:
Начало славных дней ПетраМрачили мятежи и казни.И с этого времени Пушкин отдается гению Петра Великого, его любви к стране родной, его незлобию, его умению привлечь сердца.
Под небом голубым страны своей роднойОна томилась, увядала…Это «душа» младой тени, «легковерной тени»; это «милая дева», которой не слышно ни слова, ни легкого шума шагов, это заточение, куда поэт шлет утешение. Без слез (и слезы – преступленье, I, 339), равнодушно из равнодушных уст поэт узнал о смерти легковерной тени. Он выразил то, что мог, в образах привычного «страстного языка сердца, мучительной любви». Тотчас же поэт обратился к образу ветхозаветного пророка:
Восстань пророк, и виждь, и внемли,Исполнись волею Моей,И обходя моря и земли,Глаголом жги сердца людей!Это первые пламенные стихи Пушкина в библейском стиле. Мы не будем разбирать этого произведения, которым поэт, по преданию, хотел вызвать «милость в падшим».
Религиозная поэзия нашла доступ к сердцу Пушкина, и в следующем, 1827 году он написал «Ангела», набросал молитву пловца, спасенного Провидением (II, 26):
Лишь я, таинственный певец,На берег выброшен грозою,Я гимны прежние пою,И ризу влажную моюСушу на солнце, под скалою (II, 15).