Памятное. Книга вторая

Громыко Андрей Андреевич

Ситуация стала несколько яснее, когда в американской печати появились статьи, в которых содержались прямые нападки чисто личного характера. Дело дошло до того, что газеты писали, будто бы Уманский вовсе не дипломат, а разведчик, и администрация США должна это учитывать.

Ни сам Уманский, ни наше посольство не могли официально и открыто парировать такого рода выпады. Ввязываться в полемику с печатью означало раздувать проблему и привлекать к ней внимание все большего числа читателей. Ясным осталось лишь одно: если бы правительство США хотело прекратить эти публикации, то оно публично заявило бы о своем несогласии с подобными сообщениями прессы относительно

деятельности советского полпреда.

Что в этих условиях оставалось делать Советскому правительству? Сталин придавал важное значение укреплению отношений с США, тем более что германский фашизм уже проявил себя как агрессивная сила. Это находило свое подтверждение в событиях в Европе. С учетом всех этих обстоятельств советское руководство приняло решение об освобождении Уманского от обязанностей полпреда в Вашингтоне.

Лишь гораздо позже стали известны кое-какие факты, относившиеся к кампании по дискредитации Уманского. Американцы нас уверяли в том, что бывший полпред не прижился в США из-за причин, связанных с его манерой поведения. Представители администрации никак не могли примириться с откровенными, временами жесткими высказываниями советского дипломата в адрес некоторых деятелей в правительстве США. Уманский слишком часто употреблял резкие слова для характеристики взглядов кое-кого из тех, кто находился в окружении президента. В ведении дел он, как считали люди, близкие к администрации, признавал лишь темные и светлые тона. Там, где можно было искать компромиссы, согласование позиций, он предпочитал этого не делать, и потому беседы с ним некоторых официальных лиц не приносили успеха. Конечно, со стороны Вашингтона все это обострялось и гипертрофировалось. А избавиться от неугодного полпреда решили простым способом: печать обозвала его без всякого основания «разведчиком». Вокруг имени высшего дипломатического представителя СССР в США создались всякие кривотолки. В конце концов Москва приняла решение о его замене.

Убежден, что Уманский являлся опытным дипломатом и обладал незаурядными способностями. Однако, видимо, у него явно не хватило опыта в области ведения конкретных переговоров с представителями другого государства.

Он вернулся в Москву и работал в аппарате Наркомата иностранных дел. Шла война, с победами на фронте рос авторитет нашего государства, расширялись и обновлялись его дипломатические связи, и в 1943 году Уманского назначили послом в Мексику.

Однажды в моем кабинете в посольстве раздался телефонный звонок. Взял трубку и услышал знакомый голос:

— Говорит Уманский. Я — в Сан-Франциско.

То, что он назначен послом в Мексику, я знал, но не думал, что он полетит туда, минуя Вашингтон.

— Здравствуйте, поздравляю вас с новым назначением — послом в Мексику, — отозвался я.

— Я лечу в Мексику с женой. Больше у меня в семье никого нет.

Я был озадачен этими словами. Он догадался, что до меня, наверно, еще ничего не дошло о трагедии, которая случилась в его семье. Прерывистым голосом он вкратце рассказал:

— Помните мою дочь?.. У нее в Москве был молодой человек… Узнал, что она поедет со мной в Мексику… убил ее… и убил себя… Произошло это на мосту через Москва-реку…

В Мексике Уманский работал непродолжительное время. Дела у посла шли успешно.

Когда в январе 1945 года я находился в Москве для подготовки к Ялтинской конференции, была получена тяжелая весть. В 1944 году советского посла в Мексике назначили по совместительству посланником СССР в Коста-Рике. 25 января следующего года Уманский вылетел в столицу этого государства —

город Сан-Хосе для вручения верительных грамот. При взлете с аэродрома в Мехико самолет, в котором находились Уманский и его супруга, рухнул. Многие пассажиры погибли, в том числе посол и его жена.

СУРИЦ

Из числа дипломатов, оставивших свой славный след в истории внешнеполитической деятельности Советского Союза, хорошо помню Якова Захаровича Сурица.

Родился он в 1882 году. Получил философское образование. Участвовал в революционном движении и отбывал тюремное заключение. Перечень стран, в которых разворачивалась его дипломатическая деятельность после революции, солидный: Дания, Афганистан, Норвегия, Турция, Болгария, Германия, Франция. Был членом советской делегации на всех сессиях Лиги Наций, работал в Наркомате иностранных дел в ранге советника.

В 1946 году его назначили послом в Бразилию. На пути в Рио-де-Жанейро он на несколько дней остановился в Вашингтоне и стал моим гостем.

Мы подолгу тогда беседовали, и он много рассказывал о своей дипломатической службе. Особенно подробно о том периоде, когда являлся полпредом в Германии, а затем — во Франции.

Мне было интересно услышать от него, как от очевидца, что представлял собой фашизм тех времен. Ведь Суриц прибыл в Германию вскоре после прихода Гитлера к власти и пробыл в ней три года, как раз в то время, когда утверждался фашизм и начинались захваты им чужих земель.

— Мы, советские представители в Германии, — рассказывал он, — уже чувствовали тревожное дыхание времени. Это относилось и к властям, и к городам, особенно к Берлину. Топот штурмовиков и военно-фашистские марши заглушали нормальную классическую музыку. На улицах и площадях появились костры. В них сжигались произведения выдающихся представителей германской культуры. Все это навевало грустные мысли.

— А как же реагировало на все это посольство? — полюбопытствовал я.

— Посольство обо всем, что мы видели и ощущали, информировало Москву, — быстро, как будто ожидал такого вопроса, ответил он. — Однако многого мы и сами не понимали. К власти пришли новые силы, к которым посольство еще не успело присмотреться. А вскоре оправдались самые худшие прогнозы в отношении политики этих сил и во внутренних, и во внешних делах.

Яков Захарович вспоминал то тяжелое время в состоянии возбуждения и потому производил впечатление несколько экзальтированного человека.

— Меня, — говорил он далее, — будто преследовал какой-то рок. Позже я был полпредом во Франции. Эта страна одна из первых ощутила на себе удар фашистской Германии. Нацистская оккупация стала фактом, и меня отозвали в Москву.

Сложный, можно сказать, тернистый путь прошел Суриц на пути дипломата, и это в значительной степени подорвало его здоровье. В этом и состояла основная причина того, что его пребывание в Бразилии продолжалось недолго.

Суриц производил впечатление человека, получившего основательные знания. Это относилось прежде всего к общественным наукам, особенно к философии. Недаром Яков Захарович любил говорить на темы немецкой философии, ведь он учился в свое время на отделении философского факультета Берлинского университета.

Любил он неожиданно менять темы разговора. Мы говорили о многом: и о древнем мире, и об истории средневековья, и о только что закончившейся войне. Но что бы мы ни обсуждали, в том числе и вопросы внешней политики, всегда отчетливо ощущалась его убежденность в силе марксистско-ленинской науки.