Пан Володыевский

Сенкевич Генрик

— Ну что ж, поеду в эти бескрайние поля, к станицам, курганам, опять заживу прежней жизнью, буду ходить в походы, как журавль охранять границы; весной в траве рыскать… Ну, да, поеду, поеду!

Он пришпорил лошадь и помчался вскачь, ибо давно соскучился по быстрой езде, по свисту ветра в ушах… День был ясный, сухой, морозный. Снег подмерз и скрипел под ногами лошади. Снежные комья вылетали из-под ее копыт. Пан Володыевский летел так, что слуга остался далеко позади, так как лошадь у него

была хуже.

Солнце садилось; на небе горела вечерняя заря, бросая на снежное пространство фиолетовый отблеск. На алеющем небе загорелись первые мерцающие звезды и взошел серебряный серп месяца. Дорога была пуста, рыцарь лишь изредка встречал какую-нибудь телегу и пролетал мимо. И только завидев вдали дом Кетлинга, он тотчас задержал лошадь, чтобы дать возможность слуге догнать его.

Вдруг он увидел впереди какую-то стройную фигуру, которая шла к нему навстречу.

Это была Кшися Дрогоевская.

Узнав ее, пан Михал тотчас соскочил с коня, передал его слуге и, слегка удивленный, но еще более обрадованный, побежал к ней навстречу.

— Солдаты говорят, — начал он, — что на заре можно встретиться со сверхъестественными существами, и встреча эта иной раз к добру, иной раз к худу; но для меня лучшей встречи, чем встреча с вами, быть не может.

— Приехал пан Нововейский, — ответила Кшися, — он сидит с Басей и пани Маковецкой, а я беспокоилась, что сказал вам гетман, и нарочно вышла к вам навстречу.

Искренность этих слов тронула маленького рыцаря.

— Неужели вы так обо мне беспокоитесь? — спросил он, подняв на нее глаза.

— Да, — ответила Кшися, понизив голос.

Володыевский не спускал с нее глаз, и никогда еще она не казалась ему такой красивой, как теперь, при этом лунном освещении. На голове у нее был надет атласный капор, белый лебяжий пух его нежно оттенял ее маленькое, бледное личико, залитое лунным светом, ее тонкие брови, ее опущенные глаза, осененные длинными ресницами, и темный, еле заметный пушок над губами. Лицо ее дышало спокойствием и добротой.

Пан Михал почувствовал в эту минуту, что это лицо настоящего друга, которого он любит всей душой.

— Если бы не слуга, который едет за нами, то я от благодарности упал бы к вашим ногам.

— Не говорите таких вещей, ваць-пане, я недостойна их, скажите лучше, что вы останетесь с нами и что я смогу продолжать утешать вас.

— Не остаюсь! — ответил пан Володыевский.

Кшися вдруг остановилась.

— Не может быть!

— Такова уж служба солдата! Я еду на Русь, в Дикие Поля.

— Служба солдата? — повторила Кшися. И вдруг замолчала и быстро пошла к дому. Володыевский слегка смутился и шел следом за нею. На душе у него было тяжело и неприятно; он хотел опять завести разговор,

но он не клеился. Между тем ему казалось, что он должен сказать Кшисе тысячи вещей и что сказать это надо именно теперь, пока они одни и пока никто не мешает. «Только бы начать, — подумал он, — а уж дальше само собой пойдет».

И вдруг он совершенно некстати спросил:

— А пан Нововейский давно приехал?

— Нет, недавно, — ответила Дрогоевская.

И разговор опять оборвался.

«Не с того начал, — подумал Володыевский. — Если я так буду начинать, я никогда ничего не скажу. Видно, горе отняло у меня остаток находчивости!»

Некоторое время он шел молча и все быстрее шевелил усиками. Наконец, перед самым домом он остановился и сказал:

— Видите ли, ваць-панна, я столько лет откладывал личное счастье, чтобы служить отчизне, — могу ли я на этот раз не отложить и то утешение, которое вы даете мне?

Володыевскому казалось, что такой простой аргумент должен сразу убедить Кшисю. И минуту спустя она кротко, но с грустью отвечала:

— Чем ближе вас узнаешь, пан Михал, тем больше вас уважаешь! Сказав это, она вошла в дом. Уже в сенях они услышали крики Баси: «Алла, Алла!» Когда они вошли в гостиную, то увидели пана Нововейского, который бегал по комнате с завязанными глазами, с вытянутыми вперед руками; он старался поймать Басю, а она пряталась по углам и криком «Алла» давала знать, где она. У окна пан Заглоба разговаривал с пани Маковецкой.

Появление Кшиси и рыцаря прервало эту забаву. Нововейский сдернул платок и побежал здороваться. Подошли и пан Заглоба, и пани Маковецкая, и запыхавшаяся Бася.

— Ну что там? Что пан гетман сказал? — спросили все в один голос.

— Сестра, — сказал Володыевский, — если хочешь послать письмо мужу, то у тебя будет случай: я еду на Русь.

— Тебя уже посылают? Ради бога, не езди! — жалобно воскликнула пани Маковецкая. — Тебе не дают ни минуты отдыха.

— Ты действительно уже получил назначение? — спросил огорченный Заглоба. — Пани Маковецкая права, говоря, что тобою молотят, как цепом.

— Рущиц едет в Крым, я приму его полк. Пан Нововейский не ошибся, что весной дороги зачернеют.

— Да разве мы одни обязаны охранять Речь Посполитую от разбойников, как цепная собака — дом? — воскликнул Заглоба. — Многие не знают, каким концом стрелять из мушкета, а нам никогда нет отдыха.

— Ну будет! Есть о чем говорить! — отвечал Володыевский. — Служить так служить. Я дал слово гетману, что поеду, а раньше или позже, это решительно все равно…

Тут пан Володыевский приставил палец ко лбу и повторил тот аргумент, который уже сослужил ему службу в разговоре с Кшисей: