Пан Володыёвский
Шрифт:
— Видите, сколько хлопот у меня с этой девицей!
— Чистая радость! Как бог свят! — говорил Заглоба.
Тем временем Бася вылезла из-под стола, разыскала ложку и нож, но тут сетка у нее с головы слетела, непослушные волосы так и лезли на глаза. Она выпрямилась и, раздувая ноздри, сказала:
— Ага! Смеетесь над тем, что вышел такой конфуз. Хорошо же!
— Помилуйте, как можно! Никто не смеется! Никто не смеется! — с чувством сказал Заглоба. — Все мы счастливы, что в вашем образе господь бог ниспослал нам такую отраду.
После ужина все пошли в гостиную. Панна Дрогоёвская, увидев
— Если это хоть немножко развеет ваше горе, я готова.
— Спасибо! — ответил маленький рыцарь и благодарно поднял на нее взгляд.
Послышались звуки песни.
Знай же, о рыцарь,
Тебе не укрыться.
Панцирь и щит не препона,
Если стремится в сердце вонзиться
Злая стрела Купидона.
«Перевод Ю. Вронского.»
— Я уж и не знаю, как вас благодарить, сударыня, — говорил Заглоба, сидя в сторонке с пани Маковецкой и целуя ей руки, — сама приехала и таких милых барышень привезла, что, поди, и грациям до них далеко. Особенно гайдучок пришелся мне по душе, эдакий бесенок, любую тоску лучше разгонит, чем горностай мышей. Да и что такое людская печаль, коли не мыши, грызущие зерна веселья, хранимые в сердцах наших! А надо вам, сударыня-благодетельница, сказать, что прежний наш король Joannes Casimirus так мои comparationes «Сравнения (лат.).» любил, что и дня без них обойтись не мог. Я ему всевозможные истории и премудрости сочинял, а он их на сон грядущий выслушивал, и нередко они ему в хитроумной его политике помогали. Но это уже другая материя. Я надеюсь, что и наш Михал, насладившись радостью, навсегда о своих горестях забудет. Вам, сударыня, и неведомо, что прошла лишь неделя с той поры, как я его из монастыря вытащил, где он обет давать собирался. Но я самого нунция подговорил, а он возьми и скажи приору, что всех монахов в драгуны пошлет, если Михал а сей секунды не отпустят… Нечего ему там было делать. Слава, слава тебе, господи! Уж я-то Михала знаю. Не одна, так другая скоро такие искры из его сердца высечет, что оно займется, как трут.
А тем временем панна Дрогоёвская пела:
Если героя
Щит не укроет
От острия рокового,
Где же укрыться
Трепетной птице,
Горлинке белоголовой.
«Перевод Ю. Вронского.»
— Эти горлинки боятся купидоновых стрел, как собака сала, — шепнул пани Маковецкой Заглоба. — Но сознайся, благодетельница, не без тайного умысла ты этих пташек сюда привезла. Девки — загляденье! Особливо гайдучок, дал бы мне бог столько здоровья, сколько ей красоты! Хитрая у Михала сестричка, верно?
Пани Маковецкая тотчас состроила хитрую мину, которая, впрочем, совсем не подходила к ее простому и добродушному лицу, и сказала:
— Нам, женщинам, обо всем подумать надо, без смекалки не проживешь. Муж мой на выборы короля собирается, а я барышень пораньше увезла, того и гляди, татарва нагрянет. Да кабы знать, что из этого будет толк и одна из них счастье Михалу составит, я бы паломницей к чудотворной иконе пошла.
— Будет толк! Будет! — сказал Заглоба.
— Обе девушки из хороших
— Само собой, сударыня. Михалово состояние война съела, хоть, как мне известно, кое-какие деньжата у него водятся, он их знатным господам под расписку отдал. Бывали и у нас трофеи хоть куда, к пану гетману поступали, но часть на дележку шла, как говорят солдаты, «на саблю». И на его саблю немало перепало, если бы он все берег — богачом бы стал. Но солдат не думает про завтра, он сегодня гуляет. И Михал все на свете прогулял и спустил бы, кабы не я. Так ты говоришь, почтенная, барышни знатного происхождения?
— У Дрогоёвской сенаторы в роду. Наши окраинные каштеляны на краковских непохожи, есть среди них и такие, о коих в Речи Посполитой никто и не слыхивал, но тот, кому хоть раз довелось посидеть в каштелянском кресле, непременно передаст свою осанку и потомству. Ну, а если о родословной говорить, Езёрковская на первом месте.
— Извольте! Извольте! Я и сам старинного королевского рода Масагетов, и потому страх как люблю про чужую родословную послушать.
— Так высоко эта пташка не залетала, но коли угодно… Мы чужую родню наперечет знаем… И Потоцкие, и Язловецкие, и Лащи — все ее родня. Вот как оно было, сударь…
Тетушка расправила фалды, уселась поудобнее, чтобы ничто не мешало ей предаться любимым воспоминаниям; растопырив пальцы одной руки и вытянув указательный палец другой, она приготовилась к счету всех дедов и прадедов, после чего начала:
— Дочка пана Якуба Потоцкого [20] от второй жены, в девичестве Язловецкой, Эльжбета, вышла замуж за пана Яна Смётанко, подольского хорунжего…
— Сделал зарубку! — сказал Заглоба.
— От этого брака родился пан Миколай Смётанко, тоже подольский хорунжий.
20
Якуб Потоцкий (ум.в1612 г.)был отцом гетмана Миколая из «Огнем и мечом».
— Гм! Высокое звание!
— А тот в первом браке был женат на Дорогостайской… Нет! На Рожинской!.. Нет, на Вороничувне! Ах, чтоб тебя! Забыла!
— Вечная ей память, как бы ни называлась! — с серьезной миной сказал Заглоба.
— А во второй раз он женился на Лащувне…
— Вот оно, оно самое! И какой же этого брака effectus? «Результат (лат.).»
— Сыновья у них умерли…
— Любая радость в этом мире недолговечна…
— А дочери… Младшая, Анна, вышла замуж за Езёрковского из рода Равичей, комиссара по размежеванию Подолья, который потом, дай бог не соврать, мечником подольским был.
— Как же, помню! — уверенно сказал Заглоба.
— От этого брака, как видишь, сударь, и родилась Бася…
— Вижу еще и то, что сейчас она целится из Кетлинговой пищали.
Дрогоёвская и маленький рыцарь были увлечены беседой, а Баська тем временем утехи ради целилась из пищали в окно.
При виде этого зрелища пани Маковецкая всколыхнулась и затараторила тоненьким голосом:
— Ох, пан Заглоба, сколько у меня хлопот с этой девицей, ты и представить себе не можешь! Чистый гайдамак!