Панцирь великана
Шрифт:
– Я так не оставлю этого дела, сэр; нет, не оставлю, – рычал м-р Гомпедж в ярости: – поверьте, оно принесёт вам мало чести, хотя вы и церковный староста.
– Не смейте поднимать этого вопроса здесь! – отпарировал дядюшка Соломон. – Не вам судить меня как церковного старосту, м-р Гомпедж, сэр; да, никак не вам.
– Не бывать вам больше церковным старостой. Я доведу это дело до суда. Я начну иск против вас за беззаконное, дурное и жестокое обращение с моим гусём, сэр.
– Говорят же вам, что я не трогал вашего гуся, а если я хочу поливать свой сад виски или водкой или шампанским, то неужто же я не властен
Но не смотря на эти храбрые заявления, в душе м-р Лайтовлер порядочно трусил.
– Увидим! – отвечал тот злобно: – а теперь ещё раз повторяю, отдайте мне мою бедную птицу.
Марк нашёл, что дело зашло слишком далеко. Он поднял тяжёлую птицу, которая слабо сопротивлялась, и понёс её в забору.
– Вот жертва, м-р Гомпедж, – сказал он развязно. – Я надеюсь, что часа через два она совсем поправится, а теперь, полагаю, можно покончить со всем этим.
Старый джентльмен взглянул на Марка, принимая от него птицу.
– Не знаю, кто вы такой, молодой человек, а также, какую роль вы играли в этой позорной истории. Если я узнаю, что вы принимали также участие в этом деле, то заставлю вас раскаяться. Я не желаю входить ни в какие дальнейшие объяснения ни с вами, ни с вашим знакомым, который настолько стар, что мог бы лучше понимать обязанности христианина и соседа. Передайте ему, что он ещё обо мне услышит.
Он удалился с обиженной птицей под мышкой, оставив дядю Соломона в довольно мрачных размышлениях. Он слышал, разумеется, последние слова и жалобно поглядел на племянника.
– Хорошо тебе смеяться, – говорил он Марку, идя обратно в дом: – но знай, что если этот злобный старый идиот вздумает начать со мной тяжбу, то наделает мне кучу хлопот. Он ведь законник, этот Гомпедж, и страшный крючкотвор. Удивительно приятно мне будет видеть, как в газетах пропечатают меня за то, что я мучил гуся! Я уверен, что они будут уверять, что я влил ему водку прямо в горло. Это все Вилкокс наделал, а совсем не я; но они всё свалят на меня. Я поеду завтра к Грину и Феррету и поговорю с ними. Ты изучал законы. Как ты думаешь обо всем этом? Могут они засудить меня? Но ведь это страшно глупо, судиться из-за какого-то дурацкого гуся!
«Если бы и был какой-нибудь шанс познакомиться с прелестной девушкой, – с горечью думал Марк, после того, как утешил дядю настолько, насколько скромное знание законов ему дозволяло это, – то теперь он потерян: эта проклятая птица разрушила все надежды, подобно тому, как её предки обманули ожидания предприимчивых галлов».
Сумерки наступали, когда они шли через луг, с которого уже почти сошли последние лучи солнечного заката; вульгарная вилла окрасилась фиолетовым цветом, а на западе живые изгороди и деревья вырезались прихотливыми силуэтами на золотом и светло-палевом фоне; одно или два облака цвета фламинго лениво плыли высоко-высоко в зеленовато-голубом небе. На всём окружающем лежал отпечаток мира и спокойствия, отмечающего обыкновенно погожий осенний день, и царило то особенное безмолвие, какое всегда бывает заметно в воскресный вечер.
Марк подпал под влияние всего этого и смутно утешился. Он вспомнил взгляд, каким он обменялся с девушкой над
За ужином дядя тоже приободрился.
– Если он подаст жалобу, то ему вернут её, – сказал он самоуверенно. – Он недаром ведь законник, должен же он это знать, полагаю. Разве я могу отвечать за то, что делает Вилкокс без моего приказания. Я не говорил ему, чтобы он этого не делал, но ведь не говорил также, чтобы он это сделал. И в чем же тут, спрашивается, жестокость? такой нектар, как эта водка. Вот налей-ка себе рюмку и попробуй.
Но когда они шли спать наверх, он остановился на верху лестницы и сказал Марку:
– Кстати, напомни мне приказать Вилкоксу разузнать завтра поутру, что делается с этим гусём.
Глава VI. Так близко и так, однако, далеко
Когда Марк проснулся на другое утро, погода переменилась. Ночью был мороз и туман окутывал тонкой белой пеленой всю окрестность: немногие деревья, которые можно было видеть поблизости, казались какими-то серыми и это делало их похожими на привидения. Завтрак был подан рано, так как Марк должен был торопиться в школу, и он сошёл вниз к дяде, который уже встал, поёживаясь от холода.
– Кабриолет будет готов через пять минут, – сказал этот джентльмен с набитом ртом, – поэтому поторопись с завтраком. Я сам отвезу тебя на станцию.
Дорогой он читал наставления Марку, но Марк не слушал его. Он думал о девушке, глаза которой встретились с его глазами накануне. Всю ночь он видел её во сне, тревожном, нелепом, что не мешало ему находиться под впечатлением этого сна. Свисток, раздавшийся в воздухе, отдалённый стук колёс о рельсы оповестил их, что они приближаются к станции, но туман настолько усилился, что ничего нельзя было видеть, пока м-р Лайтовлер не подъехал к лестнице, которая, казалось, никуда не вела и стояла особняком. Здесь они поручили кабриолет сторожу, а сами пошли на платформу.
– На дворе слишком холодно, – сказал дядя Соломон, – пойдём в залу, там топится камин. – Когда они вошли в залу, у камина стояла грациозная фигура девушки, гревшей руки у огня. Марку не надо было видеть её лица, чтобы узнать, что судьба сжалилась над ним и посылает ему новый случай. Гости м-ра Гомпеджа, очевидно, возвращались в город с тем же поездом, что и он, и сам старый джентльмен стоял спиной к ним и рассматривал расписание поездов, прибитое на стене.
Дядя Соломон, которому Вилкокс уже успел сообщить, о том, что злополучный гусь находится в вожделенном здравии, по-видимому, не испытывал никакой неловкости от этой встречи, но шумно двигался и кашлял, желая как будто привлечь внимание врага. Марк чувствовал большое смущение, опасаясь сцены; но поглядывал так часто, как только смел, на даму своих мыслей, которая надевала перчатки с решительным видом.
– Крёстный, – сказала вдруг маленькая девочка, – вы мне не сказали: хорошо ли вёл себя Фриск?
– Так хорошо, что не давал мне спать всю ночь и занимал меня своей персоной.
– Что он выл, крёстный? Он иногда, знаете, воет, когда его оставляют в саду.
– О, да, он много выл; это он отлично умеет делать.
– И вам, в самом деле, это нравится, крёстный? – вопрошала Долли: – многие, знаете, этого не любят.
– Какие ограниченные люди, – проворчал старый джентльмен.