Пандемия
Шрифт:
Антон и сам не понимал, почему невинные анекдоты вызвали такое недоумение у публики. Истинное значение происходящего он осознал чуть позже.
Финал выступления ростовых кукол наступил через несколько минут.
– У Владимира Ильича было большое сердце. Бывало...
– Что нам сердце! У нашего славного товарища Фарина фары во!
– кукла Троцкого сделала огромные глаза сложенными в букву "О" пальцами.
И это было последней каплей. Все повскакали со своих мест. Разом начался страшный ор. Кто-то пальнул в потолок. Антон, вскочивший вместе с остальными, видел как в партере с места поднялся с остальными
– Идиоты!
– орал Демичев. В общем гвалте его слышал только Антон.
– С ума посходили, что ли, такое говорить!
– Что случилось?
– кричал Антон, все еще ничего не понимавший.
– Провокация! Диверсия!
– орал Демичев, бешено вращая глазами.
– Ты же сам слышал! Теперь им полный копец! Договорились!
Через несколько минут все было кончено. Всех артистов спешно повязали и выводили по одному-двое через выходы на улицу, к воронкам. Представление кончилось. Публика все еще стояла, не желая расходиться, и освистывала каждого выходившего артиста. На бедных циркачах лица не было, и Левченко их прекрасно понимал.
– Пока эти идиоты травили про Ленина, это еще было терпимо, но когда они перешли на нашего вождя, это уже было за гранью.
– И что же с ними теперь будет?
– спросил Антон, не до конца веривший глазам.
– Посадят. Возможно, расстрел за публичное оскорбление вождя, злостную провокацию и клевету, наговорили они более чем достаточно.
Антон выпал в осадок. Арест труппы не укладывался всего голове. Демичев за рукав потянул остолбеневшего парня к выходу.
– Пошли, друже. Здесь больше делать нечего!
Вместе с другими они вышли на улицу и направились домой. Народ, шумно галдя и обмениваясь впечатлениями, расходился кто куда. Неудачливых артистов все еще отвозили на легковушках. Кучка людей в кожанках стояла недалеко от машин следственного управления и посыпала циркачей матом.
– Куда же их везут?
– спросил Антон.
– В управление, знамо дело. Это здание возле префектуры, там размещается наша следственная власть. Что-то вроде московской Лубянки. Здание, которое никогда не спит, так у нас называют этот дом. Многие, попадая туда, уже не возвращаются. Кому-то дают срок, а кто-то... просто пропадает без следа. Там и подвалы есть для расстрелов. Не дай Бог узнать, что в них творится.
– У вас и смертная казнь действует?
– Конечно. Думаешь, что грозит этим клоунам за то, что высмеяли и опорочили нашего вождя на глазах у всей публики? Нет, брат, тут или пожизненное, или расстрел. Они теперь все без исключения политические преступники, посягнувшие на самое святое. Совершили преступление, относимое к самым тяжким. Тут вышка светит.
– Ну и порядки у вас в двадцать первом веке...
– Эх, Антошка! Да без разницы, какой сейчас век.. Двадцать первый, двадцатый, девятнадцатый. Техника, машины совершенствуются, а нравы и наклонности остаются все теми же, первобытными! Так было всегда, и так оно и останется.
Они свернули на проспект, подходя к пролетарскому дому , где жил Демичев. Внезапно Антон, задев рукой бок, похолодел - портупеи не было. Только сейчас он вспомнил, что оставил оружие в цирке, повесив его на ручку кресла.
– Черт! Проклятье!
– он с силой врезал себе по лбу. Посыпались искры.
– Ты чего, парень!
– Стечкин... Я ставил его там, на ручке кресла...
– добавил Антон обреченно.
– Эх ты, голова садовая! Завтра вернемся за ним.
– Цирк еще открыт?
– Думаю, да. Там ведь вахтер, круглосуточная вахта...
– Тогда я сбегаю назад, захвачу оружие и вернусь.
Демичев заколебался.
– Не стоит. Никуда она не пропадет. Да и пришли мы почти..
– Нет, раз есть вахтер, я сбегаю!
– Антон, подожди!
– крикнул ему Демичев, но Левченко уже мчался вприпрыжку обратно к площади Согласия.
Дорога обратно бегом заняла у него минут десять, не больше. Шатер уже был погружен во тьму, огни на фасаде потушены, лишь в вестибюле горело дежурное освещение. Площадь была пустынна, публика разошлась. Время было позднее, а честные труженики ремесленных мастерских вставали на работу рано.
Антон, запыхавшись, подлетел к стеклянной двери, дернул за ручку. Закрыто.
Рядом с дверью он заметил звонок и отчаянно затрезвонил.
– Кто-нибудь! Откройте! Вахта! Эй!
Слева от рецепции вестибюля появился пожилой вахтер с лоснящимися лампасами и в форменной фуражке с кокардой.
– Чего бузишь, малой? Что надо?
– ворчливо отозвался вахтер.
– Я оружие забыл в зале.. Пустите меня, пожалуйста...
– Цирк закрыт, директор не велит никого пущать!
Антон, на которого что-то нашло, снова с остервенением зазвонил в звонок.
– Буду трезвонить, пока не откроете!
– внезапной злобой проговорил он.
– В милицию захотел, бузотер?
– старик оскалился.
– Пожалуйста, пустите, я быстро! Мне только оружие взять! Сами знаете, ночью тут без него никак нельзя..
– Прямо-таки и никак...
– проворчал вахтер, уже смягчаясь. Он щелкнул замком, впуская Антона.
– Только быстро. Одна нога здесь, другая там!
– Ага! Спасибо!
Антон пулей взлетел по лестнице наверх, к входам в зал.
Вахтер, пыхтя и задыхаясь, карабкался следом.
– Подожди, малой! Залы заперты. Куда ж ты без ключей!
Наконец он досеменил до входной двери, открыл дверь и включил свет.
– Давай, быстро. Что там у тебя...
Антон подбежал к своему креслу в шестом ряду. Портупея с кобурой все еще одиноко висела на ручке кресла между сиденьями. Антон нацепил ее, и собрался уходить, как вдруг его внимание привлек какой-то скребущий звук. Он прислушался. В полной тишине зала звук раздался довольно явственно, и шел он откуда-то со стороны арены. Антон выбежал на середину арены. Да, звук раздавался из закрытого ящика, где так эффектно за час до этого исчезал Степаныч. Пенал валялся за земле- видимо, в спешке его уронили дверью вниз. Кто-то отчаянно скребся внутри его, пытаясь выбраться.