Пандемониум
Шрифт:
Фасоли хватило на то, чтобы дать нам силы на продвижение вперед, и всего через полдня после того, как мы покинули последнюю стоянку, мы натыкаемся на одинокий дом посреди леса. Он похож на гриб: стены увиты плющом, плющ коричневый и такой густой, что напоминает мех, а крыша круглая и низкая, как надвинутая на лоб шляпа. До блица это мог быть дом какого-нибудь отшельника. Неудивительно, что он сохранился. Бомбардировщики сюда не направляли, и даже огонь не забрался так далеко.
В этом доме поселились четверо заразных. Они пригласили нас переночевать. Кроме четверых взрослых (двое мужчин и две женщины) в доме еще
Весь вечер Тэк и Хантер тратят на то, чтобы еще раз пройти по нашим следам, и оставляют зарубки на деревьях, чтобы в следующем году во время перехода (если переход будет) мы смогли найти этот дом-гриб.
Утром, когда мы уже собираемся двинуться в путь, один из детишек, мальчишка, выбегает к нам из дома. Несмотря на снег, он босиком.
— Вот, — говорит он и впихивает мне в руки что-то, завернутое в кухонное полотенце.
В полотенце плоские и черствые хлебцы (я слышала, как за ужином одна из женщин сказала, что они пекут его не из пшеницы, а из желудей) и еще немного вяленого мяса.
— Спасибо, — говорю я.
Но мальчишка, подпрыгивая на ходу и смеясь, уже вбегает обратно в дом. На секунду я чувствую зависть к этому пареньку: он вырастет здесь, не зная страха, свободный и счастливый. Возможно, он никогда не узнает о существовании мира по ту сторону границы.
Но у него не будет лекарств, когда он заболеет, и никогда не будет достаточно еды, а зимы здесь холодные, и утро встречает, как удар кулаком под дых. И когда-нибудь — если только Сопротивление не одержит победу и не вернет страну — бомбардировщики и огонь найдут его. Наступит день, и «глаз» повернется в эту сторону и выжжет все, как луч лазера. Когда-нибудь Дикая местность будет уничтожена, останутся только бетон, симпатичные дома, аккуратные садики и высаженные по плану скверы, парки и леса. Мир будет работать четко, как правильно заведенные часы. Мир металла и шестеренок. А люди — тик-тик-тик — будут безропотно двигаться к своему концу.
В пути мы очень экономно тратим съестные припасы и наконец на третий день выходим к мосту, от которого до цели остаются последние тридцать миль. Мост огромный и узкий, бесконечные стальные тросы потемнели и покрылись льдом. Он напоминает мне гигантскую членистоногую многоножку, переходящую реку вброд. Мост перекрыли много лет назад, им давно никто, кроме заразных, не пользовался, и доски у входа на мост совсем прогнили.
Большой зеленый знак оборвался с одной стороны и теперь висит вертикально.
«МОСТ ТАППАН ЗИ».
Мы на открытом месте, от сильного ветра слезятся глаза, ветер раскачивает дорожный знак и жутко воет между стальными тросами.
Под нами вода цвета бетона. От высоты кружится голова. Как-то я читала, что прыжок в воду с такой высоты равносилен прыжку на асфальт. Я вспоминаю, как в новостях рассказывали о не исцеленной девушке, которая в день процедуры бросилась с крыши лабораторий, и мне становится совестно.
Но именно этого хотел для меня Алекс: шрам на моей шее чудесным образом зажил
И может быть, когда-нибудь наступит день — и я увижу его опять. Может, после смерти мы действительно попадаем на небеса. И возможно, рай открыт для всех, а не только для исцеленных.
Но сейчас будущее, как и прошлое, ничего не значит. Сейчас есть только построенный на краю разрушенного города, сразу за свалкой хоумстид. Там мы сможем укрыться от беспощадного ветра, найдем еду и воду. Это наша цель, наш рай.
Сейчас
Рай — это горячая вода. Рай — это когда есть мыло. В Убежище, так мы всегда называли этот хоумстид, четыре комнаты: кухня, кладовая, большая, почти как весь остальной дом, и спальня.
В четвертой комнате мы моемся. Здесь собраны металлические бадьи, ванны и ванночки разных размеров. Они установлены на платформу с большой решеткой, под решеткой плоский камень и остатки костра, который мы поддерживаем зимой, чтобы согревать одновременно и комнату и воду,
Я на ощупь в темноте нахожу фонарь, который работает на батарейках, а потом разжигаю костер из бревен, сложенных в углу в кладовой. Джулиан тем временем обследует другие комнаты в доме. Потом я набираю воду в колодце. У меня хватает сил только на то, чтобы наполнить половину одной ванны. Но этого достаточно.
В кладовой я беру брусок мыла и даже нахожу настоящее полотенце. Я вся чешусь от грязи, мне кажется, она везде, даже на веках.
Перед тем как раздеться, я кричу:
— Джулиан?
— Что?
Голос его звучит приглушенно, судя по всему, он в спальной комнате.
— Не выходи из комнаты, ладно?
В ванной комнате нет двери. В ней нет необходимости, а в Дикой местности не делают и не пользуются тем, в чем нет необходимости.
После короткой паузы Джулиан кричит в ответ:
— Хорошо.
Интересно, о чем он сейчас думает? У Джулиана высокий напряженный голос, но тональность могли исказить стены из фанеры и жести.
Я кладу пистолет на пол и снимаю с себя одежду. Приятно слышать, как падают на пол грязные джинсы. В первые секунды собственное тело кажется мне чужим. Были времена, когда я была девушкой с довольно округлыми формами, у меня был животик и полная грудь, только бедра и щиколотки благодаря пробежкам были жесткими.
Теперь никаких округлостей, сплошные жилы и мышцы. Грудь стала твердой и острой, кожа вся в синяках. Интересно, Алекс и сейчас считал бы меня красивой? А Джулиан? Он думает, что я страшная?
Я гоню эти мысли из головы. Они бесполезны и не имеют отношения к делу.
Я намываю каждый дюйм тела: под ногтями, за ушами, в зонах, между пальцами на ногах, между ногами. Я намыливаю волосы и позволяю мыльной пене попадать в глаза. Когда я наконец встаю, все еще скользкая, как рыба, от мыла, по краю ванны остается полоска грязи. И в который раз я радуюсь, что здесь нет зеркала, в воде отражается только мой темный силуэт. Мне не хочется видеть себя в подробностях.
Я вытираюсь насухо и надеваю чистую одежду: спортивные брюки, теплые носки и большую толстовку. После ванной я чувствую себя обновленной, у меня хватает сил, чтобы набрать ванну для Джулиана.